Он

Его ответ: Я уже там.

Ну естественно.

Убрав телефон в карман, открываю сумку. Трачу несколько минут, чтобы постоять под душем и смыть с себя этот длинный день. Мне надо собраться с мыслями. И не помешало бы побриться.

А может, я просто тяну время.

Я не знаю, чего ожидать от Веса. С ним всегда так, что было одной из причин, по которой он так сильно мне нравился. Черт, дружба с ним была похожа на одно огромное приключение. Он втягивал меня в одну безумную ситуацию за другой, и я был счастлив идти за ним.

И делал это так преданно. До безумного конца.

Стоя в гостиничном душе, я глубоко вдыхаю горячий пар. Холли была права. Я и впрямь до сих пор злюсь. Если бы мы поссорились или еще что… тогда, по крайней мере, было бы ясно, почему он перестал со мной общаться.

Но мы не ссорились. Мы просто с его подачи поспорили, кто забьет больше штрафных. И в тот день – в предпоследний день лагеря – мы выстроили шайбы в идеально ровную линию, после чего он пробил пять раз по мне, а я – пять раз по нему.

Штрафные никогда не бывают легкими. Но, когда ты защищаешь сетку от Райана Весли, самого быстрого игрока, против которого когда‑либо играл, это адское напряжение. Впрочем, мы тренировались вместе достаточно часто, чтобы я научился предугадывать его лихие броски. Я помню, как рассмеялся, когда отразил первые три. Но затем ему повезло. Совершив обманный маневр, он забил одну шайбу, а потом, благодаря случайному отскоку от стойки, вторую.

Может, кто‑то на моем месте и запаниковал бы, пропустив два гола. Но я был спокоен. В конце концов, Вес облажался больше. Мы поменялись местами. Он не привык к вратарскому снаряжению, но, с другой стороны, и я не привык забивать голы. Первые две шайбы я утопил в сетке. Следующие две ему удалось отбить.

Все свелось к одному удару. Внезапно я увидел у него в глазах страх. И нутром почувствовал, что забью.

Я победил. Честно и справедливо. Третья шайба пронеслась мимо его локтя и со свистом влетела в сетку.

Следующие часа три я дал ему потомиться – весь ужин и всю идиотскую церемонию награждения в честь конца лагеря. Все это время Вес был непривычно тих.

И только по возвращении в нашу комнату я позволил‑таки ему сорваться с крючка.

– Пожалуй, я заберу свой выигрыш в следующем году, – сказал я со всей небрежностью, на которую только был способен в свои восемнадцать лет. – В июне, наверное. Или в июле. Короче, я дам тебе знать, окей?

Я ждал облегченного вздоха. Было весело в кои‑то веки заставить Веса помучиться. Однако его лицо осталось непроницаемым. Он достал свою фляжку из нержавеющей стали и медленно отвинтил крышечку.

– Последняя ночь в лагере, чувак, – сказал он. – Это надо отметить. – Он сделал большой глоток, потом протянул фляжку мне.

Когда я взял ее, в его глазах вспыхнуло нечто, что я не смог распознать.

Виски пошло не очень. По крайней мере, первый глоток. До сих пор мы выпивали за раз одну, максимум две бутылки пива из запасов, припрятанных в наших шкафчиках. Попасться со спиртным или наркотиками значило нажить себе серьезные неприятности. Так что никакой толерантности к алкоголю у меня не было. Ощущая, как внутри разливается хмельное тепло, я услышал, как Вес сказал:

– Давай посмотрим порнуху.

Почти четыре года спустя я стою, дрожа, в гостиничной ванной. Выключаю воду и беру полотенце из стопки.

Похоже, пришло время спуститься вниз и узнать, возможно ли восстановить нашу дружбу. Да, то, что случилось той ночью, было немного безумным, но в целом ничего такого, чтобы вспоминать всю жизнь. Я довольно‑таки легко выбросил ту ночь из головы.

Но не Вес. Другого объяснения, почему он отдалился, у меня нет.

Боже, надеюсь, он не станет поднимать эту тему. Бывает такое дерьмо, которое лучше не ворошить. Как по мне, одна‑единственная ночь пьяных глупостей не может быть определяющим моментом шестилетней дружбы.

И тем не менее я сильно нервничаю, когда через пять минут спускаюсь на лифте вниз. Меня бесит это ползущее по спине зудящее чувство, ведь нервничаю я очень редко. Наверное, я самый спокойный человек на свете, и это, уверен, объясняется тем, что моя семья – ходячее определение калифорнийцев на расслабоне.

Когда я захожу в бар, там не протолкнуться. Что неудивительно. Сегодня пятница, вечер, и отель из‑за турнира забит битком. Все столики заняты. Протискиваясь сквозь толпу, я ищу Веса, но его нигде нет.

Наверное, дурацкая это была идея.

– Прошу прощения, – произношу я спинам бизнесменов, которые стоят в проходе между барной стойкой и столиками, но они над чем‑то смеются и не замечают, что загораживают мне путь.

Я уже где‑то в секунде от того, чтобы вернуться наверх, как вдруг слышу:

– Салаги.

Всего одно слово, но я моментально узнаю его голос, глубокий с хрипотцой, и внезапно переношусь в прошлое. В те бесконечные летние дни, когда этот голос подкалывал, дразнил и бросал мне вызов.

За его комментарием следует дружный смех, и я, оглянувшись, замечаю его среди столпившихся у дальней стены хоккеистов.

В тот же миг он оборачивается – словно почувствовав, что я здесь. И черт, меня снова отбрасывает во времени. Он совершенно не изменился. И в то же время стал совершенно другим.

У него все те же взлохмаченные темные волосы и небритое лицо, но он стал крупнее. Раздался в плечах и нарастил мышцы, но грузным не стал, хотя, безусловно, с восемнадцатилетним Весом его не сравнить. Золотистая кожа его бицепсов все так же покрыта татуировками, но теперь их намного больше. Еще одна появилась на левой руке. А из‑за воротника выглядывает что‑то черное, кельтское.

Наблюдая, как я приближаюсь, он болтает с друзьями. Конечно, он в центре внимания. Я и забыл, как он притягивает людей. Его словно подпитывает более высокопробное топливо, чем нас, простых смертных.

Когда он поворачивает голову, «штанга» в его брови ловит свет, серебристую искру всего на оттенок светлее его грифельно‑серых глаз. Которые сужаются, когда я наконец‑то доплываю до него сквозь людское море.

– Черт, мужик, ты что, осветлил волосы?

Мы больше трех лет не были в одном помещении, а он приветствует меня этим?

– Нет. – Закатив глаза, я опускаюсь на табурет рядом с ним. – Выгорели на солнце.

– По‑прежнему серфишь по выходным? – спрашивает Вес.

– Когда есть время. – Я приподнимаю бровь. – А ты по‑прежнему по любому поводу спускаешь штаны и светишь своими причиндалами?

Его друзья взрываются гоготом, их смех грохочет в моей груди.

– Черт, значит, он всегда был таким? – говорит кто‑то.

Уголки губ Веса дергаются в усмешке.

– Я отказываюсь лишать мир своего дарованного свыше мужского великолепия. – Он кладет на мое плечо свою большую ладонь. Сжимает его. И сразу же убирает руку, но я продолжаю чувствовать на плече тепло.