Переводчица
По телевизору Арина смотрела в основном информационные программы, причём, по разным каналам. Просто так привыкла. Просто, одно мнение – хорошо, два – лучше, а три – вообще замечательно, считала женщина. Потому что одно и то же событие в зависимости от комментария может приобретать совсем другое значение. И не переставала иной раз удивляться: как при наличии такого количества каналов некоторые программы умудряются быть похожими, как близнецы‑братья? Особенно порою напрягала молодая журналистская поросль, которая с пылом, достойным лучшего применения, озвучивала такие комментарии, что им могли бы позавидовать даже журналисты‑международники советских времён, которые рассказывали тогдашним телезрителям про паразитирующий и загнивающий капитализм. Который, и по сей день, между прочим, загнивает и паразитирует. А мы почему‑то так и продолжаем зависеть от скачков курса иностранных валют…
Порою, когда ей надоедало всё это трескучее журналистское словоблудие, она вырубала голубой экран, который теперь отображался на плоском мониторе, точно таком же, как и у компьютера. И тогда она включала старенький, но такой безотказный и добротный, ещё советский, магнитофон «Весна», по нынешним временам уже являвшийся раритетом.
Записей у неё имелось множество: классика, блюзы, мелодии оркестра под управлением Поля Мориа, музыка в стиле кантри. Особенно, любила песни в исполнении Джона Уильямса. А также Арине очень нравилось музыкальное творчество группы «Дюна». Ей весьма импонировал тот саркастический задор, который, к тому же, был так актуален в лихие девяностые – времена, которые потом доморощенные историки окрестят началом дикого капитализма в России.
Арина нажала клавишу магнитофона и зазвучала песенка:
Ах, какая это жизнь окаянная –
Не устроить дела по уму.
Беготня, суета постоянная.
Почему это так – не пойму.
Один трудится пчёлкой в полях.
А жучок деловой в королях.
Один хитрый усатый жучок
Попивает в обед коньячок.
А шмели все на мели.
Даже тля – без рубля. Расскажу я всё знакомым:
Тяжело быть насекомым.
Тяжело быть им…
Что ни день – криминальные новости.
И с валютой одна канитель.
А в газетах такие подробности,
Что забиться мне хочется в щель…[1]
Арина усмехнулась: как же всё актуально до сих пор! Ну, разве что, мы перешли на некую иную ступень всё того же рыночного или дикого капитализма? И «усатые жучки» (считай, братки) сменившие спортивную униформу или малиновые пиджаки на костюмы «от кутюр» превратились в чиновников, восседающих и заседающих на всех уровнях… Сколько их сбежало за кордон, разыскиваемых сегодня ФСБ и даже – Интерполом? Короче, «иных уж нет, а те далече», как сказал однажды поэт. Так почему жизнь до сих пор «окаянная»? И с валютой одна канитель? И в газетах такие подробности? И что нам сегодня, мешает, наконец, «утроить дела по уму»?
Конечно, в своих рассуждениях Арина не замахивалась на геополитические масштабы. Она прекрасно понимала, что Москва – это далеко не вся Россия. Но, будучи коренной москвичкой, она обостренно подмечала все перемены.
То, что Москва слезам не верит, известно всем и давно. Она не верила им даже в те времена, которые сегодня, оглядываясь назад, принято называть добрыми, когда про неё искренне пелось «дорогая моя столица, дорогая моя Москва».
Но вот парадокс: как бы ни прихорашивалась на лад «европейской красавицы» наша столица, за ней почему‑то всё равно и сегодня тянется, словно шлейф, это давнишнее определение… А именно: Москва – большая деревня. Очевидно, дело тут вовсе не в зеркальных витринах, красивых набережных, обновлённых стенах старого Кремля, роскошных новых высотках и завлекательных вывесках казино, баров и ресторанов не на русском языке, освещаемых ночью так, как их днём не освещает даже естественное небесное светило. На зависть некоторым европейцам, испытывающим проблему с энергоресурсами. Куда им до нас, с их ветряными мельницами… Всё это, так сказать, Москва – парадная, которой приятно любоваться из окна добротного авто, проезжая по центру мегаполиса.
Но всегда была и другая столица. Москва – не парадная. И сегодня она тоже есть. Она, родимая, никуда не делась. Это целый «город в городе». И прежде всего – Москва провинциалов, многие из которых в своё время приехали сюда отнюдь не потому, что когда‑то прочитали знаменитое чеховское «в Москву, в Москву»… Отнюдь. Но огромный город принял их в свои объятья, растворив в многомиллионной толпе.
К тому же, далеко не все из приезжающих в российскую столицу едут, чтобы танцевать на сцене Большого театра или учиться в МГИМО. Масса народонаселения большой страны, постоянно мигрируя, занимает далеко не самые престижные у коренных москвичей профессии – строителей, водителей троллейбусов и автобусов, заводских рабочих. Мегаполис, нуждающийся в рабочих руках, заглатывает их всех. Так было раньше, так остается и сейчас. Москва полнится не только слухами, но и провинциалами, возможно, тем самым отчасти оправдывая и сегодня название «большой деревни». Но… Большой город, поманив праздничными огнями и надеждой на лучшую жизнь, может и обмануть. Мегаполис разобщает, здесь много одиноких, несчастливых людей с неустроенной судьбой. И Арина, будучи, коренной москвичкой, так хорошо это понимала.
ГЛАВА 6. ЧТО НЕ ТАК В ДАТСКОМ КОРОЛЕВСТВЕ?
Как‑то позвонила Нонка и невесело хохотнув трубку, сказала:
– Как хорошо, что мы вовремя успели выйти на пенсион. Слышала поговорочку, что, мол, повышая пенсионный возраст, нам просто хотят отодвинуть старость…
– Не дай вам Бог жить в эпоху перемен, – в унисон подруге процитировала Арина классика.
– Ой, эти перемены как начались в горбачёвскую перестройку, так и не заканчиваются по сей день, – вздохнула приятельница,
[1] «Шмели», гр. Дюна
