Письма из-под виселицы

Вот за такое несогласие я и отбываю наказание, а моя девушка не разделяет мои взгляды.

В клинике на данный момент числится восемь пациентов. Уделить своё время каждому из них, разобраться в проблемах и помочь их решению не составляет для меня труда. Никого из них не навещают, чтобы поинтересоваться о состоянии души. Их души интересны только мне.

Пропуская первые семь палат, потому что они пустые, прохожу в палату №8 к Софии. Она уже пятый год находится в лечебнице. У неё истерическое расстройство. Сейчас ей двадцать пять. Она эмоционально нестабильна, импульсивна и требует постоянного внимания к себе. София из обеспеченной семьи. Но, как и остальные пациенты лечебницы, стала обузой. Она лишь оскверняла «чистое» имя семьи. Родственники устали терпеть истеричные выходки Софии и под чужой фамилией упекли её в частную клинику в другой город.

Я приоткрыл дверь: пациентка мирно посапывала.

– София? – окликнул её, чтобы убедиться.

Она даже не повернулась на мой голос. За последнюю неделю я впервые видел на её спящем лице умиротворение и улыбку.

Я подошёл к двери палаты №13. Прислушался. Здесь находилась самая маленькая пациентка. У тринадцатилетней Таи аутизм. Она никогда не знала материнской любви: мать отказалась от неё ещё в роддоме. И сейчас Тая с опаской реагировала на любое проявление любви и заботы в свой адрес. Моя самая молчаливая пациентка, с которой мы общаемся посредством её рисунков. Как правило, аутисты не впускают в свой мир новых людей. Они и на присутствие «старых» реагируют отстранённо. Но мне удалось найти подход к Тае.

Она привыкла спать с включённым светом. И сейчас сквозь щель внизу виднелась яркая полоска.

В этой больнице она с семи лет. В её палате мало что меняется. Только табличка на двери: 7,8,9,10,11,12,13… Каждый год. Дети‑аутисты не дружат с математикой, цифры находятся далеко за пределами их вселенной. Но Тае было важно, чтобы табличка на двери палаты показывала её возраст.

Я приоткрыл дверь: Тая не спала. Она смотрела в окно на звёзды. Моё личное наблюдение: эта палата имела самое большое окно во всём здании, с самым широким подоконником, на котором можно было без опаски сидеть, стоять, лежать, прыгать. Знала ли Тая об этом? Она здесь шесть лет и ни разу не была в других палатах. Сейчас она, как обычно, сидела в углу подоконника, вытянув ноги в другой угол, и смотрела на ночные спутники, высоко задрав подбородок.

– Тая, – позвал её я.

Она едва заметно кивнула. Я прикрыл за собой дверь и медленно подошёл к подоконнику. Тая выполняла свой постоянный ритуал: в правой руке она нежно держала своё левое запястье и водила большим пальцем по внутренней стороне. Будто бы каждый раз проверяла свой пульс. Я заметил, что она делала так даже во сне. Это что‑то значило для неё. Что‑то, что было ей важно.

Однажды я спросил у неё, зачем она постоянно проверяет свой пульс. Тогда она впервые подняла на меня большие серые глаза. И впервые заговорила со мной. Она медленно протянула мне левую руку и прошептала: «Чувствуешь?» С её позволения я прикоснулся к ней. «Чувствуешь? Тук‑тук‑тук…» – ещё тише сказала Тая, как будто выдавая мне свою самую сокровенную тайну.

– Чувствуешь? – прошептал я сейчас, в нашем общении это было кодовым словом.

– Тук‑тук‑тук… – тихо произнесла она и перевела взгляд на меня. А в её больших серых глазах отражались звёзды.

– Такое красивое небо. Тебе нравится?

Я понял, что не сто́ит выводить её из выдуманного мирка. Нужно получить позволение, чтобы иногда заходить туда. Там ей хорошо и уютно.

Подушечками своих маленьких пальчиков она пыталась прочувствовать окружающий мир, а свои чувства выражала на бумаге, окуная эти пальчики в акварель. Так она разговаривала. Тая никогда не использовала чёрный цвет.

– Звёзды тук‑тук‑тук, – отвечала мне она.

Возможно, она считала звёзды, как считала и свой пульс.

– Когда звёзды уснут, ты тоже пойдёшь спать, пообещай мне, Тая.

Укладывать её спать силой не имело смысла. Получить её доверие очень непросто, а разрушить его можно в считаные секунды.

Тая едва заметно кивнула мне в ответ. Я медленно дотронулся до её запястья, она улыбнулась, и я оставил её наедине со звёздами.

Я вышел из палаты Таи и остановился возле двери с табличкой «17». За этой дверью тоже не спали. И неудивительно: пациент с диагнозом «эндогенная депрессия», тридцатипятилетний Плотон, уже три года находился здесь и всё это время страдал от бессонницы.

Я тихо вошёл в палату. Плотон сидел без света в углу кровати и медленно покачивался взад‑вперёд. Кто‑то скажет, что это явные признаки безумия. А вот и нет: попробуйте вот так покачаться, когда вам очень плохо на душе, и вы поймёте, что эти действия облегчают страдания.

Я присел на кровать.

– Плотон, – очень важно обращаться к пациентам по имени, чтобы они не забывали его. Например, этот пациент называл себя «Плот‑он» – раздельно и медленно, каждый раз растягивая «о». Но это было следствием протекания симптомов его заболевания: для эндогенной депрессии характерны двигательная заторможенность и замедленная скорость мышления.

Плотон медленно посмотрел в мою сторону, не прекращая качаться взад‑вперёд.

– До‑о‑октор, душа бо‑о‑олит, во‑о‑от тут, – простонал он, похлопывая себя по груди.

Для него душевная боль равноценна физическим страданиям. Он часто показывал, что тоска «сидит» у него за грудиной. При этом чётко отличал ощущение тоски от симптомов заболеваний внутренних органов, например, сердца.

Как жаль, что ещё не придумали лекарство от душевной боли. Для профилактики ему выдавали витамины, а я в каждое ночное дежурство давал ему минимально вредное для его организма снотворное, чтобы он мог поспать.

– Вот, возьми, друг. Немного полегчает.

Я протянул ему одну таблетку.

Плотон проглотил её, не запивая, и свернулся калачиком в том же углу кровати.

– Спасибо‑о‑о, до‑о‑ок… – несвязно в полудрёме пробормотал он.

Я вышел из палаты, оставляя его наедине с душевной болью, ведь лекарства от неё так и не придумали.

Боль своих пациентов я чувствовал остро, как свою.

Я вышел на веранду, на ходу закуривая сигарету.

Следом вышла Инна, моя напарница по ночным дежурствам. Она тоже закурила.

– Ночной обход?

Я кивнул.

– Почему после семнадцатого ты всегда расстроенный?

Всех пациентов она называла по номерам их палат. Кроме Таи – девочку всегда звала по имени: пропиталась к ней материнскими чувствами. Своих детей у Инны не было, и ей нужно было кому‑то отдавать нерастраченную нежность.

– Потому что каждый раз выдаю снотворное за таблетку от душевной боли, – вместе с дымом выдохнул я.