Письма из-под виселицы

– Ох, устала повторять! – фыркнула она, затушила окурок и прикурила следующую сигарету: – Как ты перевёлся к нам, семнадцатый хоть спать стал! Иным способом пить снотворное он отказывался…

– Да знаю я, но всё равно тяжело, ведь приходится врать.

– Они не нужны своим родственникам. Вот даже жена семнадцатого больше года не навещает его. Скажи мне, Сеня, отчего они все нужны тебе?

Я сделал пару затяжек, прежде чем ответить ей.

– А отчего тебе хочется заботиться о Тае? Она ведь такая же пациентка тут, как и остальные. Не хуже и не лучше.

– Наверное… – Инна задумалась, выбрасывая окурок в урну, – я считаю её особенной.

– Вот тебе и ответ: каждый из них особенный для меня. Каждый нуждается в заботе. Каждый достоин помощи, чтобы выбраться наружу, чтобы разобраться в своих проблемах.

– Загляну‑ка я к Тае, – улыбнулась в ответ Инна.

– А я пойду к двадцатой, – я вернулся в здание.

Почти уверен, что пациентка из палаты №20 тоже не спала. Дарина попала в психлечебницу после смерти сестры‑близнеца десять месяцев назад. До сих пор она находилась в крайне депрессивном состоянии, при этом убеждая, что всё ещё чувствует присутствие сестры, а иногда заявляла, что её сестра вселяется в неё. «Я – Алина! – в припадках кричала Дарина. – Я здесь, я не умерла!»

И этот случай был сложным для меня. Очень тяжело сидеть перед ней и рушить все её надежды, говорить, что сестры больше нет. Дарина не могла сдерживать свою боль, не хотела смириться с этой потерей. Печально, а ведь от этого страдали её родная дочь и сын сестры. Дарина сломалась и не может позаботиться о детях. Сначала мать Дарины приводила малышей в больницу, потом перестала. А потом перестала приходить сама.

Я приоткрыл дверь. Девушка не спала.

– Дарина, – позвал её по имени я.

Она приподнялась на локтях.

– Тебя мучает бессонница?

– Я хочу поговорить с сестрой… – тихо произнесла Дарина. В её заплаканных глазах всё ещё теплилась надежда. Мне было больно эту надежду рушить.

Я присел на край кровати.

– Дарина, – взял её дрожащую руку, – ты ведь понимаешь, что Алины нет? – осторожно подбирал слова я, чтобы ненароком не вызвать её истерику.

– Понимаю… – ответила Дарина. – Её нет сейчас, она уже спит. Она придёт завтра! Мне нужно поговорить с ней…

Отрицание слишком затянулось. Я отпустил её руку.

– Ложись спать. Утро вечера мудренее.

– Добрых снов, – она притянула подушку к себе.

– Добрых… – тяжело вздохнул я и вышел из палаты.

Я подошёл к палате №23, из которой доносился храп, тихо приоткрыл дверь и убедился, что Филипп спит.

Филипп был самым пожилым пациентом больницы, у него Альцгеймер. Иногда Филиппа навещала жена, но он узнавал её очень редко. Она наблюдала за ним через окно, вытирала слёзы и уходила.

В палате №25 находилась очень непредсказуемая пациентка. Катерина, или Кэтти, как мы её звали, попала в больницу с биполярным аффективным расстройством. Она была молода и гиперактивна, с её перепадами очень сложно справляться и ещё сложнее их контролировать. Все её эмоции всегда доходили до предела: она была либо слишком счастлива, либо слишком несчастна.

Я приоткрыл дверь её палаты и обрадовался: Катерина тоже спит.

Пациент палаты №30 был единственным, кто всегда спал по ночам, потому что считал, что в это время суток и только во сне никто не мог слышать его мысли. У двадцатипятилетнего Оливера была шизофрения. Он считал, что окружающие воровали его мысли и составляли против него заговор. Оливер редко покидал стены своей палаты, постоянно что‑то записывал в толстую тетрадь и прятал её под подушку. В присутствии людей он шёпотом приказывал своим мыслям замолчать, чтобы никто не мог их прочесть. Также Оливер был единственным пациентом, к которому я ещё не смог найти подход.

Я подошёл к последней палате №33, где находился тридцатитрёхлетний Авраам, который страдал иерусалимским синдромом: он считал себя Иисусом. И, слава богам, сейчас наш «Иисус» мирно спал в своей постели.

Мой обход закончился. Уже начинало светать. Я заглянул в палату к Тае – она выполнила обещание и сейчас посапывала в кровати, держа большой палец правой руки на левом запястье.

Я с улыбкой прикрыл дверь её палаты и вышел на веранду, доставая сигарету из пачки. Сейчас я курил один, Инна, скорее всего, спала.

Я задумался о той девушке, чьи письма нашёл в подвале. Кому она писала? О чём? Кем она была? И почему находилась в психлечебнице?

Мои пациенты – одинокие заблудшие души, которым я подсвечивал дорогу к свету. Они брели на ощупь в темноте. Одиночество – это тоже болезненное состояние души.

 

Пусть сердцу вечно снится май

 

У меня была возможность вздремнуть пару часиков до прихода начальника. И Алевтины.

– С добрым утром, – кто‑то недружелюбно вывел меня из состояния сна.

Я быстро выпрямился. Напротив сидела моя сердитая девушка – это всё же лучше, чем сердитый начальник.

– Езжай домой. Выспись, – парировала Алевтина, обиженно сложив руки на груди.

Я зевнул, растирая лицо ладонями, чтобы окончательно пробудиться.

– Аля, даже психиатр не умеет читать мысли. Что случилось? Почему ты с утра не в духе?

– Ничего, – недовольно фыркнула она и ушла к двери.

– А сразу так и не скажешь.

Алевтина замерла, схватившись за ручку двери, а потом резко развернулась и вернулась к столу.

– Где ты порвал халат?

Она смотрела прямо мне в глаза.

– Дверью подвала зажал.

– На, – она швырнула на стол белый конверт. – Не забудь написать ответ.

Алевтина опять резко развернулась ко мне спиной и собралась уходить.

– Ты решила общаться со мной бумажными письмами?

Я удивлённо взял конверт, но не взглянул на него, потому что не сводил глаз с Алевтины.

– Это не от меня.