Письма издалека

Щенок был жалкий. Я не слишком разбираюсь в животных, но мне сразу показалось, что с ним не все ладно. Он вяло лежал под лавкой у окна, пока Волчок выпрашивал у Пири для него молока. Когда блюдечко с молоком и хлебным мякишем поставили перед его носом, щенок жадно потянулся к еде, но стоило ему проглотить несколько кусочков, как все пошло обратно. Ива и Осока, жалостливо присевшие рядом с ним, брезгливо отпрянули, Волчок метнулся за тряпкой.

– Он больной, – тихо сказал Лютик, неслышно подходя сзади.

– Сам вижу, – огрызнулся Волчок. – И что?

Кажется, Юфрозина вошла именно в эту минуту.

– Мам, – напряженно сказал Волчок. – Можно, он у нас будет жить?

Щенок жалобно запищал, и его снова стошнило. Дальше все было очень быстро.

Юфрозина взглянула под лавку и закричала:

– У него черви!

Девочки отрывисто взвизгнули, отпрыгнув подальше.

Юфрозина, схватив щенка за шкирку двумя пальцами, выскочила с ним за дверь, Волчок в отчаянии бросился следом, вернулись они без щенка, мальчик цеплялся матери за руки.

– Пожалуйста! – умолял он. – Его можно вылечить!

– У него живот раздут, – отрывисто отвечала Юфрозина, – он уже не жилец! Как ты посмел притащить его в дом, где дети? Руки! Все. Мойте руки!

Девочки уже теснились рядом с рукомойником в кухне – Юфрозина была в такой ярости, как будто щенок был разносчиком чумы. Перехватив взгляд старшего сына, она с угрозой рявкнула:

– Только попробуй еще тронь его. Увижу – утоплю в нужнике!

Я в ту минуту не сомневался, что она это может.

Злобно сверкнув глазами, Волчок метнулся к двери, но Юфрозина бросилась на него, как коршун, и, схватив за горло и за плечо, начала колотить мальчика головой и спиной о стену. Ее ногти впились Волчку в шею, оставив кровавые ссадины, она трясла и била его, как тряпичную куклу, а он, словно кукла, мотался в ее руках, не делая попыток вырваться.

Аранка подскочила и вцепилась матери в локоть.

– Что ты творишь? – закричала она.

Юфрозина отмахнулась и оттолкнула ее, но сына отпустила. Пару мгновений она стояла, тяжело дыша, хватая ртом воздух – а потом стремительно вышла прочь, прямая и жесткая, как железный лист. Я слышал, как хлопнула дверь в комнату, а потом – глуше – дверь мастерской.

– Сука, вот же сука! – причитала Осока.

– Замолчи! – властно одернула ее Пири. – Как ты о матери говоришь!

Осока повернулась к старухе спиной.

– А ты что стоишь, как баран, пока она тебя лупит? – зло крикнула она брату.

Словно по команде «отомри», Волчок отпрыгнул от стены и вылетел за дверь.

Я стоял, онемев, как прибитый к месту. В первый раз в жизни на моих глазах взрослый так жестоко бил ребенка. Опустив взгляд, я понял, что у моей неподвижности была и еще одна причина: оказывается, все это время Ива стояла, прижавшись к моим ногам так крепко, что было больно коленям. Я пытаюсь вспомнить, где был Лютик, но не могу – он словно растворился в комнате.

Я был совершенно беспомощен. Я проклял свой дурацкий маскарад и ложь, которая обязывает меня безмолвно смотреть на то, что происходит. Если бы я был в доме в положении миротворца! Я мог бы все остановить, схватить Юфрозину, сказать, как учили: «Стойте! Ссориться и драться вы можете и без моей помощи! Давайте разберемся».

Ох, Марит, что же я вру тебе и себе! Ничего я не мог. Я онемел и остолбенел, и до сих пор, стоит мне вспомнить перекошенное злобой лицо Юфрозины, обморочные глаза Волчка и стук его головы о деревянную стену, и метки от ногтей на шее, меня начинает мутить. Выходит, что я трус, юная Аранка оказалась храбрее меня. Какой стыд! Меня тошнит от самого себя и от того, что я видел, от этой неприкрытой злобы и непонятной, внезапной жестокости. Ненависть и страх наполнили комнату так, что трудно стало дышать. И я тоже был в ненависти и страхе, был частью этого, я словно был избит и унижен вместе с Волчком.

Но я не скажу тебе всего, если не упомяну еще об одном чувстве. Посреди ненависти и страха, и невыносимого напряжения доверчивое объятие маленькой девочки – то, как крепко, ища защиты, она прижалась к моим ногам – стало для меня глотком воздуха. Робкое тепло ее тела, хватка воробьиных пальцев, чувство моей собственной важности для нее в эту минуту – все это немного смягчает сердце. Неловко признаваться, но я чувствую нежность и желание ее защитить – и следом приходит надежда и стремление разобраться.

Не могу сегодня больше писать, хотя рассказать еще есть о чем. Продолжу в следующем письме.

Спасибо тебе за то, что ты есть на той стороне, что я могу обратить к тебе свои мысли – и надеяться, что ты услышишь и ответишь. Я пишу и словно бы вижу твое задумчивое лицо, твой карандаш, рисующий волны и листья (ты всегда их рисуешь, когда слушаешь нас), шпильку, падающую из волос, когда ты киваешь. И мне становится легче. Я не один. Я – часть Ордена, а ты – часть меня, и это придает мне силы.

Я еще напишу.

С мыслями о тебе

Брат Софроник

 

Письмо восьмое

 

Той ночью Лютик заболел.

Волчок как скрылся из дома, так и не появился до ночи. Но я спросил у старой Пири, знает ли она, где мальчик отсиживается после ссор с матерью. «В сарае», – буркнула она. Я отнес в сарай на берегу теплую одежду, большую кружку молока, хлеб, сыр и орехи; сложил аккуратно на лавку, рядом поставил лампу и спички, от души надеясь, что Волчок не устроит пожара. Пири смотрела на мои сборы молча, но в ее вороньем лице мне чудилось хмурое одобрение.

Мне кажется, если бы она больше проявляла то, что думает, детям было бы легче. В ней есть забота, надежность и скрытая доброта – Пири похожа на узловатое старое дерево, в шершавых ветвях которого находят приют птицы и белки.

Рыжие белки с красными от ярости глазами.

Я видел, как Аранка беззвучно рыдала, уткнувшись лицом в ее клетчатый передник, висящий в углу на гвозде, а Пири неловко погладила ее по спине, поверх взъерошенной косы.

Ранним утром я проснулся от скрипа двери. Заря только занялась, в окно сочился холодный озерный туман. Пири стояла надо мной, закутанная в неизменную черную шаль – только черного кота не хватало для полной картины.

– Что случилось? – отчаянно растирая глаза, спросил я. В первые минуты после пробуждения все вчерашнее казалось далеким, как дурной сон.

– Пойдем‑ка проверим мальчика, – тихо проворчала Пири.

– Волчок пришел ночью, – сказал я, зевая. – Я слышал.