Письма издалека

Письмо третье

 

Доброго дня тебе, Марит! Или вечера. Вряд ли утра – по утрам почту не приносят: разве что ты отложила мое письмо до другого дня, во что мне не хочется верить. А хочется верить, что ты вскрыла его, полная любопытства, сразу, как письмо попало тебе в руки.

Зачем я так подробно тебе пишу? По привычке, моя наставница. По давней привычке делюсь с тобой тем, что у меня на душе – как делают все юные ученики, когда стараются постичь свои помыслы и поступки. Я раскладываю их перед тобой, как делал до этого много лет, – и стараюсь быть ясным и искренним, беспощадным к себе. Должно быть, без этого я уже не могу, и мой внутренний судья всегда будет говорить со мной твоим голосом. Какое счастье, что это такой добрый голос!

Итак, ты хочешь узнать, почему я согласился с этим безумным планом? Или, вернее сказать, почему я не отказался?

Многое в этой затее сильно меня смущает. Но уж, конечно, не то, что придется носить женское платье. Знаешь сама, у нас на Детском дворе кем только мне не приходилось рядиться. Розовый поросенок – пожалуйста. Четырехглазый монстр, праздничный пирог, Громовой человек, старая курица – ради бога! Что уж тут женский наряд – пустяки, детский лепет! Хотя вот тебе милая подробность: в этих краях женщины штанов не носят, и это жаль – южная мода, штаны и туники, так прижившиеся у нас в Ордене, были бы мне больше по сердцу, чем длинные юбки и фартуки. Хотя Аги говорит, что как раз не жаль. В штанах, говорит она, я бы забылся и двигался как мужчина, а юбка не даст мне свободы. Что ж, ей виднее. Не могу освоиться с ощущением наготы под этим тряпочным колоколом. И нитяные чулки… Странное чувство. Но ведь этот костюм и тебе был бы странен, так что дело просто в местном колорите, утешаюсь я.

Впрочем, это все мелочи. Они забавны, и я, может быть, тебя еще посмешу ими после.

Но вот ложь… Как быть с этим? Оказывать помощь тайно – уже достаточно сложно, а хорошо ли делать это, обманывая ту, кому хочешь помочь? Мы не шпионы, не сыщики, добрая прямота – наше оружие, и вдруг такая скользкая история. Сердце у меня не на месте. Если б я мог каким‑то чудом связаться с тобой и спросить, что ты об этом думаешь, я бы не задумываясь обратился к тебе за советом. Но до тебя горы и города, и мне приходится решать самому, и вот я пытаюсь взвесить все за и против, держа перед собой, как две гирьки, два ключа миротворца. Необходимость и безопасность. Является ли мой маскарад необходимым? Будет ли он безопасным для людей, которым я призван помочь? Кажется, да – и да. С оговорками – но да.

А еще есть азарт и вызов. Честно признаюсь – меня разбирает охота рискнуть. Я осуждаю ее (твоим голосом), напоминаю, что речь идет о людях, о человеческих чувствах. Держу эти мысли подальше, а мысли о пользе – поближе. Но все это во мне есть.

Что мне делать, Марит? Я буду действовать в меру собственного разумения. Если ты недовольна таким поворотом событий – дай мне знать. Но помни – когда твое письмо доберется досюда, я буду уже по уши в этом случае. Дай мне лучше свое наставление и не оставь меня добрым советом – ко всеобщему благу.

К слову, если ты думаешь, что решение принималось легко, то ты ошибаешься. С утреннего предложения Берта события только начали разворачиваться.

От речей Берта я опешил, а Аги сердито отмахнулась, но задумалась. Хмурясь, она сновала по кухне, собирая со стола, гремя чем‑то за печкой и взмахивая пестрыми полотенцами. Берт сидел тихо и жевал веточку мяты, делая вид, что его интересует лишь то, сколько чая осталось в кружке.

– Да нет, – сказала Аги. – Ты это не всерьез. Кто бы согласился на такое?

– Ради доброй цели? – невозмутимо откликнулся ее муж. – Разве что у миротворцев есть правила, запрещающие переодеваться. Есть такие правила, брат Софроник? – обратился он ко мне.

Это, конечно, глупости. Я лихорадочно припоминал другие правила – те, которые руководят нами в искусстве примирения. Марит, ведь я прав? Ложь трудно одобрить – но все же она не запрещена. О помощи, оказываемой тайно, я тоже не смог ничего вспомнить. Честно сказать, я впервые о таком слышу – но ты, наверное, сталкивалась с такими случаями?

Все это я осторожно изложил Берту.

Пишу и пытаюсь понять – что двигало им? Может быть, фермер Берт практичен и прямолинеен, и просто прокладывает самый короткий путь к достижению цели? А может быть, наоборот, в нем живет плутовская жилка? Жажда приключений – хоть бы и тех, в которых ты был лишь свидетелем? Должно быть, верно второе – уж очень у него блестели глаза, когда он смотрел на меня.

– Не каждому выпадет такое, – сказал Берт – и поймал меня на крючок.

Я призадумался.

– По нашему замыслу, женщина из Ордена должна была наняться к сестре в прислуги, – застенчиво сказала Аги.

Что ж, почему нет. Скромность и служение – один из наших заветов.

– Подождем Пири, – вздохнула хозяйка фермы. – Без нее все равно ничего не сработает.

– А кто это – Пири? – спросил я.

– Кухарка в семье сестры, – ответил Берт, выглядывая в окно.

– Она так давно с ними, – подхватила Аги, – уже член семьи. Весь план держится на ней – ведь выдавать себя за прислугу человеку, не привыкшему быть в услужении, очень трудно. Это уж я понимаю! Пири будет прикрывать и наставлять вас… Ой, – смутилась она. – То есть миротворца, которого мы ждали.

Что сказать тебе о Пири, Марит? Лучше всего ее описывают слова «старая ведьма». Все, как в детских кошмарах – и космы седые, и нос крючком. И вся с ног до головы в черном. Я видел в окно, как она поднималась к ферме, взмахивая крыльями шали, будто огромная ворона. Прошив меня взглядом из‑под редких бровей (глаза у нее неожиданно ясные, без малейшей старческой мути) и выслушав мою историю и план Берта и Аги, старуха скривилась, как от зубной боли.

– Умнее чего не придумали? – отрывисто каркнула она. – Твоя затея, Бартек? Вы не в игрушки играете. Ряжеными побудете на Весеннюю горку.

– Брат Софроник… – начала было Аги, но Пири перебила ее.

– На чёрта он мне в доме сдался? Куда я его дену? А если узнает Юфрозина?

Так я впервые услышал имя женщины, ради которой ты отправила меня сюда.

– Нет, и не просите, – отрубила Пири. Хотя никто и не просил. Аги понуро расставляла миски, Берт хмуро резал краюху хлеба.

Обед прошел в неловком молчании. Так быстро, как только позволяли приличия, я скрылся в своей комнате. Вскоре зашли Берт и Аги, чтобы с печальным видом признать провал своего замысла. Они предложили мне остаться до утра, чтобы вернуться в город на телеге вместе с Пири и свежим молоком. Мне нечего было терять, и я согласился. Как ни стремлюсь я вернуться к тебе, возвращаться с горьким чувством поражения не много было охоты.

После решительной отставки от старой Пири я чувствовал себя чужим в доме. Собравшись, я ушел вниз по лугу к озеру и пробродил там до самого вечера. Нашел большой гриб с розовой полосатой шляпкой – не знаю, съедобный или нет – от нечего делать долго зарисовывал его в блокнот. Рядом бегал муравей – его я нарисовал тоже. Отправляю тебе ради смеху – можешь полюбоваться моими художествами.