Письма издалека

После ужина я опять скрылся к себе, как в нору. Сидел, смотрел в окно, как гаснет свет над горами. Бил на себе комаров – злых, осенних. Дом и двор жили тайной вечерней жизнью – хлопали двери, топали и шуршали шаги по деревянным половицам, за окном блеяли овцы, переговаривались и смеялись работники, поливая друг друга у колодца. Я был лишним, никчемным, случайно занесенным сюда осколком другого мира. Вдруг вспомнились каменные женщины на выходе из пещеры – теперь они отчего‑то все были похожи на Пири: со склона горы они смотрели на меня равнодушно и неприветливо, как на мелкую мошку.

Постепенно все стихло. Круглая серебряная луна повисла над озером, небо обрызгало частыми белыми звездами. Я совсем было собрался ложиться, когда вдруг снова захлопали двери, кто‑то часто и дробно простучал каблуками по коридору и сразу в кухне, которая была от меня через стену, раздались восклицания и плач. Встревоженный и любопытный, я вышел из комнаты и подошел к кухонной двери ‑она была приоткрыта. Аги, Берт и девочки толкались вокруг фигуры в центре. Я успел заметить растрепанные длинные ярко‑рыжие волосы, руки, прижатые к глазам, юное заплаканное лицо, багровые ссадины на щеке и разбитые губы. Прежде, чем я решился шагнуть внутрь, черная тень скользнула мне навстречу и, загородив свет, оттеснила меня от дверей. Пири взяла меня за рукав и потянула за собой вглубь дома.

– Осока прибежала, – вздохнула она, наклоняясь к моему уху. – Ох, что ж за беда… Не вовремя я ушла. Совсем она замордовала девчонку.

В темноте старуху было почти не видно. Но пахло от нее неожиданно приятно – сдобой и пряностями. Ее рука крепко держала меня повыше локтя и, хотя я мог поклясться, что Пири не смотрит на меня, я чувствовал в ней какой‑то ко мне вопрос.

– Жалко девочку, – тихо сказал я. Синяки так и стояли у меня перед глазами.

– Поди, поди к себе, – быстро шепнула старуха. – Погоди пока, не кажись.

Она легонько подтолкнула меня к моей комнате и похлопала по спине – нетерпеливо, как непослушную лошадь.

– Погоди пока, – повторила она, и вернулась в кухню.

Я вошел в комнату и в расстройстве сел на стул. Хочется написать, что в тот миг я ощутил поворотный момент в моей истории, но, скорее всего, это я понимаю сейчас, рассказывая тебе. Тогда же я просто сидел и растерянно ждал, прислушиваясь к звукам дома, потом придвинул поближе лампу, вынул книгу и стал читать, чтоб ни о чем не думать.

Около полуночи и Берт, и Аги, и Пири пришли ко мне.

– Невозможно смотреть, – сказал Берт, – И ничего не делать.

– Пожалуйста, брат Софроник, – сказала Аги. – Давайте попытаемся помочь.

А Пири хмуро кивнула.

И знаешь, Марит, наверное, перевесило именно это. Я знаю, что я тщеславен, знаю все про свой азарт и даже про желание поразить тебя до глубины души. Я бы с этим управился. Но побитые девочки – это не то, что легко выбросить из головы. Я хочу попытаться сделать хоть что‑нибудь – раз уж я здесь и могу что‑то сделать. Поддержи меня. Помоги мне не навредить.

Я так нуждаюсь сейчас в твоем ободрении, в твоем ясном уме и особенно – в твоем жизненном опыте. Господи, я ведь даже не знаю, с чего мне начать! День прошел с тех пор, как все мы приняли решение; я пишу тебе, чтобы хоть как‑то причесать свои мысли – и все, что я чувствую сейчас, это ужас от собственной дерзости, и этот ужас, как ни странно, умеряется только моей решимостью взяться.

Ты ведь меня понимаешь?

Ведь я не могу теперь оставить все и отправиться через горы, чтобы просто надеяться, что кто‑то другой, кого ты пришлешь, справится с этим лучше. То есть могу, конечно – за ногу не привязан – но не хочу. Что я отвечу ссадинам на ее лице? Какую разумную правду?

Разве ты стала бы уважать того Соника, который смог бы ее найти?

Я очень надеюсь, что почта здесь ходит быстро. Дольше всего – через горы, а там – мешки в паровик и «здравствуйте, вам письмо»! И все эти дни я буду жить ожиданием твоего ответа – но ожидая этот ответ, я буду действовать так, как будто ты незримо стоишь у меня за спиной. Я буду вспоминать каждое слово наших занятий, и каждый твой жест, подсмотренный мной, когда я наблюдал за твоей работой. Пусть мне пригодится все, за что ты меня хвалила – дай бог мне вообще не забыть об этом! Я собираю всю свою решимость, чтобы взяться за этот случай.

Будь со мной в этом.

Преданный тебе

Софроник.

 

Письмо четвертое

 

Приветствую тебя, Марит!

Давай, как и обещал, позабавлю тебя историей о моем перевоплощении в женщину. Сколько таких историй написано – вот и мне повезло!

Начали с того, что Аги, сев напротив меня, внимательно изучила мое лицо и руки, попросила меня развязать узел на волосах и снова, облокотившись напротив, задумалась.

– Кожа у вас чудесная, брат Софроник, – с улыбкой сообщила она. – И глаза синие.

Берт, сидевший в углу с трубкой, предупреждающе кашлянул.

– Руки вполне хороши, – как ни в чем не бывало, продолжила Аги. – Не слишком большие и не грубые. И ростом вы удались – сойдете за высокую девицу.

Как ты знаешь, Марит, рост меня мало радует. Отрадно, что на этот раз он оказался в списке моих достоинств.

Аги взяла мое лицо и повернула к свету – должно быть, чтобы разглядеть бороду и усы… увы, я сам едва могу их увидеть даже при самом лучшем освещении!

В этот миг Пири, подкравшись сбоку, внезапно ткнула меня костистым пальцем прямо в живот. От неожиданности я охнул, а старуха фыркнула.

– Мягкий, – констатировала она. – Стало быть, ничего наш брат Софроник не скрывает, за душой не держит.

– У меня добрые намерения, – заверил я ее.

Старая ведьма только хмыкнула.

Необычный способ познания чужих помыслов – ты не находишь?

Аги сняла с пояса гребешок и мягкими движениями стала расчесывать мои волосы, вытягивая их так и эдак. Что сказать… странное это было чувство. С самого младенчества женщина не причесывала меня. Я сильно смутился и молчал, а Аги задумчиво продолжала свою работу, касаясь то висков, то затылка. Мягкие уверенные руки завладели моей головой, и от их прикосновений у меня по спине забегали мурашки. На минуточку я прикрыл глаза – а когда открыл их, наткнулся на пронзительный взгляд Пири – она сидела на табурете напротив меня и наблюдала, наклонив голову набок. Однажды я близко видел ворону, сидевшую на заборе – клянусь тебе, у нее были точь‑в‑точь такие же темно‑голубые круглые гляделки.