Письма издалека
Обдумав все, что ей было нужно, Аги опустила руку в карман и достала небольшие ножницы. Все с тем же задумчивым видом, тихо мурлыкая себе под нос, она щелкала ими у моей шеи и за спиной, подравнивая пряди. Никто не прерывал ее священнодействия. Наконец, смахнув обрезки волос, она вновь причесала меня и, вытащив из собственной прически тонкую заколку, осторожно прицепила ее у моего уха. Закончив работу, она приблизила свое лицо к моему, чтобы оценить, что вышло. Глаза у нее были серые в золотую крапинку, серьезные и добрые.
Берт в углу посасывал свою трубку и возился с какими‑то веревками – видно, чинил что‑то по хозяйству. Поднимая на меня взгляд, он улыбался – не насмешливо, а скорей сочувственно.
Из круглого зеркальца, которое поднесла мне Аги, на меня глянул кто‑то посторонний. Глаза и нос с редкими веснушками были мне знакомы, но заключенные в новую раму, казались чужими. Волосы стали короче: они светлыми волнами спадали на щеки, а простая заколка сбоку придавала лицу юный и какой‑то ученический вид. Нельзя сказать, что я выглядел так уж женственно… но мужчиной я не выглядел тоже.
– Ну, теперь одежда, – сказал Берт. – Рюши, бантики.
– Нет, – возразила ему жена. – Никаких девчоночьих штучек, а то получится ряженый.
(А кто же я еще?)
– Брат Софроник, – обратилась Аги ко мне. – Вы будете одеваться скромно и опрятно. Никаких украшений, никаких оборок.
Она лукаво улыбнулась.
– Попробуем сделать из вас простую, но по‑своему симпатичную девушку.
Сказано – сделано. Аги выдала мне те самые чулки, про которые я писал тебе выше. Белую льняную рубашку почти до колен – мягкую, и даже с вышивкой, простой, ромбами. Поверх рубахи надели темно‑зеленую юбку Аги, над которой сначала женщины помудрили, чтобы она стала подлинней. И простой полосатый передник, прикрывающий грудь.
Да… грудь. Тут все, как ты понимаешь, сложно.
– Что ж, ну не повезло, – вздохнула Аги. – И у женщин не у всех есть чем гордиться. Хорошо, что вы худенький, брат Софроник – с худышками часто такая беда. Не обтягивайтесь особо рубашкой – пусть лежит посвободней. И подвязывайтесь вот этим, – она подала мне длинный лоскут, который, как я догадываюсь, женщины здесь оборачивают вокруг груди.
Несмотря на тревожный и грустный повод, по которому был устроен этот маскарад, Аги и Берта он, кажется, вдохновляет. В глазах обоих я вижу искорки простодушного веселья – и сам невольно разделяю его. Да, неясно, что ждет меня впереди, и случай по‑прежнему больше пугает меня, чем бодрит, но в этих приготовлениях есть радость и надежда. И просто добросердечное дурачество.
Осока – та пострадавшая девушка –отправилась на целый день вместе с работниками развозить по домам молоко, сыр и масло. Вечером Пири ушла вместе с ней домой, к матери. В наш план ее, конечно, не посвятили, и мы с ней ни разу не виделись.
Большого зеркала на ферме нет, так что я могу лишь приблизительно описать тебе, как я выгляжу. Безыскусно – вот подходящее слово. Когда на улице темнеет, в оконных стеклах я разглядываю высокую девушку с соломенными волосами до плеч, с заурядным прямоугольным лицом, довольно угловатую. В общем, ничего особенного. Ботинки мне разрешили оставить свои – добротная обувь пригодится в услужении, и все равно женской обуви моего размера взять негде. Может быть, позже.
Поставив меня на середину комнаты и осмотрев с головы до пят, Аги, Берт и даже Пири остались вполне довольны.
– Работу по дому я вам немного покажу, – кивнула мне Аги, сосредоточенно хмурясь, словно соображая, не упустила ли она чего‑нибудь. – А там вы поступите в распоряжение Пири. Просто слушайтесь ее во всем, что касается домашних дел.
Я кивнул и привычным жестом потянулся почесать шею.
– Так не пойдет! – огорчилась Аги. – Девушки так не делают. Старайтесь двигаться как женщина – ну хоть немножко, – жалобно попросила она.
Я ненадолго задумался, стоя перед ними. Потом слегка улыбнулся, потупился, легко прикоснулся пальцами к губам и убрал прядь волос за ухо.
Берт весело присвистнул, а Аги захлопала в ладоши.
Я присел на стул, расправил на коленях передник. Встал, подошел к окну, постоял там, сложив руки под грудью, снова поправил волосы и застенчиво взглянул на своих нанимателей.
Они радовались, как дети.
– Ай да брат Софроник! – воскликнул Берт. – Точно как девица!
Добрые фермеры знать не знают, какое волнение я испытал от этих женственных мелочей. Ведь это твои движения, Марит. Я подражал тебе – и собираюсь делать это все время, пока я здесь. Все твои милые привычки – крутить прядь волос, складывать руки на коленях, слушать, приложив палец к щеке – все, что я видел сотни раз, отпечаталось в моем сердце. Никогда бы на Детском дворе мне не выпало шанса подражать тебе в них. Но здесь, переодетый в женское платье, я переживаю трепет, становясь – хоть чуточку – тобой. Я скучаю по тебе, подворачивая рукава, чтобы не мешали движениям рук – как это делаешь ты. Я отчаянно по тебе скучаю. И вместе с тем этот жест связывает меня с тобой, роднит нас, делает расстояние между нами несуществующим – ведь ты теперь тоже как будто находишься здесь.
– Осталась сущая мелочь, – сказал фермер Берт. – Имя. Оно должно быть женским, но звучать привычно, не то вы не станете на него откликаться.
– Как вас зовут друзья? – спросила Аги.
– Соник, – усмехнувшись, ответил я.
– Соооник, – задумчиво протянула она. – Соник‑Софроник… Это похоже на здешнее Цзофия. Цзофика. Почти то же самое, только звучит как местное.
Так, моя дорогая наставница, безрассудный Соник (сам не слишком понимая, как) стал Цзофикой – девушкой на вид простой, но, надеюсь, по‑своему симпатичной. У этого нового персонажа впереди целая история – и ты ее непременно узнаешь. Думай обо мне, читая эти строки, как я думаю о тебе, пока их пишу.
Безутешный в разлуке
С.
Письмо пятое
Доброго дня тебе, Марит, здравствуй!
Четыре дня прошло с последнего моего письма. Восемь дней я в Вираге‑Озерном. Слишком мало, чтобы успел дойти ответ, даже если ты ответила сразу. А это ведь очень самонадеянно – думать, что ты непременно ответишь сразу?
Я просто буду ждать.