Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

Мать по синьке частенько так и нарывается, но внутренние стопы ещё работают. Считаю до десяти и ухожу, чтоб не сорваться. Пусть её батя лупит за пьяный дебош и раздвинутые перед другими ноги.

– Что ж… ― разглядывая свою, толком так и не тронутую "горячую собаку", задумчиво пожимает плечами Чижова. ― Это радует. Значит ли это, что рядом с тобой я могу не опасаться за свою безопасность?

– А что, страшно? Боишься меня?

– Нет. Не боюсь. Я же вроде не даю повода провоцировать тебя на агрессию.

– Тут ты права. Больше скажу, ты меня даже почти не бесишь. В отличие от других.

Выходим с из‑под цветущей аллеи на центральную набережную, огороженную бетонным, но косящим под мрамор заборчиком. Вокруг ни души: так, пройдёт мимо редкий прохожий, но общее скопление ночных компаний слышно лишь далеко впереди. Там, где начинается зона кафешек и баров.

– Не пробовал быть проще? Смотреть на мир под другим углом?

– Это как? Раком встав? Не, не приходилось. Я как‑то больше других обычно нагибаю. Ни одна, кстати, ещё не жаловалась.

Скабрезная шутейка остаётся неоценённой.

– Я не об этом. Что ты видишь?

– Где?

– Вокруг.

– Человеческое свинство, ― для наглядности пинаю обёртку от мороженного, валяющуюся на земле. Чтоб тоже заценила.

– А ещё?

Вот прикопалась.

– Окурки, плевки и выщербленную плитку.

– И всё?

– Бл, это допрос?

– Нет. Это диалог. А хочешь знать, что вижу я?

– Ну.

– Пальмы. Пляж. Загорающиеся звезды. Убывающую луну, отражающуюся в море. Накатывающие волны. Пирс.

Хрена завернула. Поэтесса.

– Ты под ноги посмотри. Бычков‑то, бычков неужто не видишь?

– А я туда не смотрю. Зачем, когда можно любоваться чем‑то более приятным?

– Удивительно трогательная философия. Пробрало до глубины души, честно‑честно. А мораль‑то какая?

Чижова сердито надувает щеки. Смешная. Пожамкать за них, что ль?

– Хочешь быть циником, твоё право. Я лишь пытаюсь сказать, что мы можем выбирать: что нам видеть. Но ты сам выбираешь смотреть именно на окурки.

– Слушай, золотая девочка! ― учить она меня ещё будет. ― Легко говорить, когда твои окна выходят на ромашковое поле, да? А знаешь, куда выходят мои? На вонючие мусорные контейнеры, в которых копается местный бомж, Славик.

– А рядом с контейнерами разве больше ничего нет?

– А я тебя свожу, покажу. Устрою экскурсию вдоль одного зассаного забора до другого, заплёванного и десять раз перекрашенного, потому что юные дарования считают своим долгом поматериться на нём. Давай, готова?

Саламандра встречает выпад удивительно спокойно.

– За это ты нас и ненавидишь, да? За то, что у кого‑то вид на море, а у кого‑то на заборы? Не знаю, как у других, а мой отец положил годы ради этой возможности. Обложился бесчисленными кредитами, когда отель приносил убыток, но из кожи вон лез ради мечты. Не поверишь, всего несколько лет назад из моей комнаты открывался такой же непрезентабельный обзор, как и у тебя. Но квартиру, в которой я родилась и выросла было решено продать, а деньги вложить в бизнес. Рисковый шаг, который себя, к счастью, оправдал. Но мы ведь не знаем, что будет через несколько лет и где окажемся тогда, согласись?

Надо же. Сколько подробностей.

– Теперь всё ясно.

– Что ясно?

– Почему ты такая умеренно адекватная, ― на, казалось бы, комплимент обидчиво воротят носиком. Что не так? Вроде ж приятное сказать пытался. ― Твоя позиция мне понятна. И всё же знаешь, в чём между нами действительно значительная разница? ― сокращаю дистанцию, оказываясь к ней так близко, что кое‑кто начинает волноваться. Такая маленькая, миниатюрная и при этом удивительно боевая. В обиду себя не даст, уже готова защищаться. Расслабься, девочка. Никто тебя не трогает. А вот её недоеденный хот‑дог забираю, целиком запихивая его в рот и без предупреждения перепрыгивая через ограждение на зашуршавшую гальку. ― У тебя есть возможности, но ты предпочитаешь только смотреть. У меня возможностей нет, но я люблю делать, ― жестом подзываю Алису к себе, медленно сдавая задним ходом к берегу.

На меня смотрят как на полоумного идиота, демонстративно проходя ещё метров пять дальше и преспокойненько спускаясь по лестнице. Ну да, согласен ― это для меня высота незначительна, а для неё идеальная возможность свернуть себе шею.

Да и неважно, окольными путями или напрямик ― важно, что она идёт следом. Да, с подозрением, даже, наверное, с опаской, но идёт. Потому что ей любопытно. Однако в какой‑то момент всё же озадаченно замирает.

Когда я начинаю раздеваться.

– И что ты делаешь? ― подозрительно интересуются, когда моя толстовка улетает на гальку.

– А на что похоже? Собираюсь освежиться. Какой смысл любоваться на море, если не можешь в нём поплавать, верно? ― насмешливо откликаюсь, скидывая следом кроссовки и стягивая носки. ― Ты со мной?

– Здесь вроде купаться нельзя.

– Правда? Не вижу запрещающих знаков. А ты? ― небрежно скомканные джинсы бросаются сверху на остальные шмотки. Остаюсь в одних боксерах, вопросительно разводя руками. ― Ну так что, малая? Присоединишься? Или леди слишком скромна для таких авантюр?

– Пытаешься взять меня на слабо, серьёзно? Нам что, по пять лет?

– Пытаюсь тебя раззадорить, ― отступаю назад, заходя по щиколотку в накатившую волну, лизнувшую пятки. Уу, бодрит. ― Прохладная, но терпимо, ― играем в кто кого переглядит, но это не варик. Чижова тоже знает правила. ― Что же получается: меня не боишься, а воды боишься? Или плавать не умеешь? Я подстрахую.

– Нет нужды. Я прекрасно плаваю.

– Так давай это проверим, ― ей хочется. Вижу, что хочется, но вредность зудит у уха, не желая поддаваться на провокацию. ― Могу отвернуться, пока раздеваешься. Если тебя это смущает.

Не смущает. Или же старательно пытается это скрыть, потому что, продолжая смотреть мне в глаза, опускает рюкзачок на землю и неторопливо стягивает с себя лёгкую ветровку. А следом и короткую маечку, оголяясь до лифчика.