Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

Гордячка. Отворачивается, игнорируя советы. И, разумеется, мажет. А я снова перехватываю врезавшийся в щиток мяч, подходя к ней вплотную.

– Развернись, – прижимаюсь грудью к ее спине, направляя расположение рук, вцепившихся мертвой хваткой в шершавую поверхность. – Расслабь кисти.

Там не только кисти. Она вся как пружина сжалась. Да и меня ее запах тоже дезориентирует. Естественный, чуть сладковатый. Приятный.

Крышу сносит окончательно.

– Не дыши мне в затылок, – ворчит тихо.

– Неприятно?

– Горячо.

– Сорри. Я бы дышал в шею, будь ты повыше.

– Не надо грязи. Я нормального среднего роста.

– А кто упрекает‑то? Маленькая, да удаленькая.

– Да иди ты, – раздраженно дергает плечиком.

Ля, обижается еще. Я, что ли, виноват, что она гномик? Но это не упрек. Наоборот, отличный козырь. Подобных малышек любят холить, лелеять и сдувать с них пылинки.

– Не ерзай. Одну ногу чуть вперед. Колени согни. Еще. Локоть. Помни о локте. – Ладонью касаюсь теплой кожи, стараясь не думать о том, что вся эта тактильность невольно влияет на внеплановую эрекцию. Что Алиса отлично чувствует… Так, ладно. Сосредоточились. Прицел, бросок, и мяч летит четко в корзину. – Несложно, верно?

– Конечно, несложно. Когда руки как у обезьяны, – бурчит, вырываясь.

– Хочешь, попробуешь еще раз. Сама. Ну или могу помочь.

– Не утруждайся. Сама как‑нибудь справлюсь.

Не сомневаюсь.

– Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком.

– Это сейчас к чему?

– Да так, это я о себе.

– Сочувствую. С биполярочкой непросто.

Ох и языкастая она.

– Мы можем поговорить? Наедине? – киваю на подруженцию, следящую за каждым моим движением, как натасканный цербер. Интересно, в ляжку вцепится, если в башку дурь стукнет?

– Не можем, – холодно отзывается Чижова.

– Почему?

– Не хочу. Ни тебе, ни мне это не нужно, – бросает мне едко и демонстративно уходит к другому кольцу.

Шах и мат, Сорокин. Шах и мат. Стой и обтекай.

 

* * *

 

Мне не нравится ее подруженция. Беспардонная, бесцеремонная и назойливая. Вечно мельтешит поблизости, и что бесит особенно – от Алисы ни на шаг не отходит. Будто приклеилась.

Пытаешься попробовать подловить ту где‑то одну, так хрена лысого. В кафетерии, в коридоре на заднем дворике. Даже в туалет эти кумушки ходят вместе.

Понятно, что ее телохранительница не настолько «сила и мощь», что прям вообще не подберешься ближе, но бляха муха. Верните те славные времена, когда блондинка была одна‑одинешенька.

Не придумав ничего лучше, в пятницу перед обедом ловлю проходящую мимо кабинета физики Чижову и затаскиваю внутрь, бросив Скворечнику, офигевшей и уже готовой начать возмущаться:

– Не ори. Нам надо поговорить.

Реально ведь надо.

Именно для этого, а вовсе не для того, чтобы поиметь малую на столе в окружении пробирок, отрезаю нас сейчас от всех посторонних захлопнувшейся дверью. Мог бы, на ключ запер, но ключа, увы, нет.

– Нельзя как‑то поаккуратнее? Вежливо там попросить, – заправляя вылезший из юбки край рубашки, недовольно замечает Алиса.

Даже не орет. Какая умная девочка.

– А ты бы пошла, вежливо‑то?

– Как знать. Уже не проверим. Чего надо?

– Не злись.

– Не злюсь. Так чего надо?

– Сказал же: надо, чтоб ты не злилась.

На меня скептически вскидывают пронзительные в своей синеве кукольные глазенки. Она, кстати, снова в линзах. Жаль.

– Это шутка?

– Я похож на шутника?

– Не очень.

– Ну вот. Значит, не шучу.

– Эм… Ну окей. Не злюсь. Я свободна?

Подпираю дверь ногой, не давая ей выйти. А то уже за ручку взялась.

– Не совсем.

– Что еще?

– Ты как?

– Лучше всех. Не видно?

Видно. Даже очень. Она по определению тут лучше всех. И симпатичнее всех, но суть не в том.

– Ты это… – Черт, почему мне с таким трудом даются объяснения? – Короче, если кто что вякать будет, мне скажи. Разберемся.

Женский скептицизм плавно перетекает в недоумение.

– И кто же, что и о чем должен вякать?

– Кто знает. Тут у каждого второго вместо мозгов сено. За ними станется.

Слабая улыбка понимания наконец мелькает на миниатюрном личике.

– Какое очаровательное зрелище: Виктор Сорокин смущен. Можно сфоткать на память?

– Да никто не смущается, – растерянно чешу репу. – Просто я ж наверняка не знаю. При мне не базарят, очкуют.

– По поводу чего? А. Ты, наверное, про свой стремительно остудившийся пыл и недельный игнор?

– То есть сплетни все‑таки ходят?