По степи шагал верблюд
Разумеется, все постояльцы усадьбы видели, что Федька‑китаец млеет, когда рядом Глафира, замечали потерянные взгляды, несчастными, проколотыми булавкой бабочками липнущие к юркой синей спине. Замечали и самоотверженную горячечную преданность. Кое‑кто подшучивал, а самые опытные и побитые беспощадной жизнью даже всерьез намекали:
– Ой, девка, не упусти свое узкоглазое счастье. Где такого мужика сыщешь? Непьющий и пахать готов с утра до ночи.
Но наивная Глашенька воспринимала всю эту возню в доме не иначе как забавную дружбу и никаких планов не строила, с достоинством ожидая колечка от непутевого Семена.
По весне работы в саду стало больше, а Дарья Львовна охладела к занятиям. Сменив драгоценный лисий малахай на привычный войлочный ак‑калпак, оставшийся в наследство от невезучего Идриса, Чжоу Фан бок о бок с садовником боролся за красоту и процветание неласковой сибирской земли.
– Ты, Федя, зря стараешься, не будет кружевиться этот куст, как ни пыхти, – усмирял праведный пыл вредный садовник.
– Будет, все будет, Миха‑лы́ч, ждать надо, – не соглашался с ним Чжоу Фан.
Глафира с Елизаветой Николаевной давно решили промеж себя, что китаец попался на редкость трудолюбивый и рукастый. Неплохо бы оставить такого в имении. Тем более за ним напасти так и охотятся, пригляд не помешает. Дарья Львовна тоже не планировала расставаться со своим вежливым учителем, который не обременял ее трудными заданиями и не ругал за непоседливость. Кухарка и садовник нахвалиться не могли на косноязычного умельца.
– Веньямин Алексеич, не извольте китайца прогонять. Пущай при нас остается вместо наемных криворуких бездарей. Положите ему невеликое жалованье, да и бог с ним, – ходатайствовал Михалыч перед старым Шаховским.
– А я его и не гоню, пусть живет. Соберется уходить – поговорим о жалованье.
Но Чжоу Фана выживала из гостеприимного имения вовсе не корысть. Будь его воля, жил бы так до скончания века за хлеб и лежанку, и даже спасибо никакого не надо. Ему надлежало обелить свое имя. Для этого требовалось пойти в Петропавловск, найти Казбека и хорошенько порасспросить. А может быть, найти самого Сабыргазы и привести (пускай даже насильно!) в Китай на покаяние. А потом взять полицейских и пойти по следам контрабандистов, доказывая и наказывая. Если придется в итоге сесть в тюрьму до конца дней, что ж, значит, судьба. Главное, чтобы имя осталось неопороченным, а противный Сабыргазы наказанным. Вот и все.
Приступить к намеченному Чжоу Фан решил в мае – июне, когда первые караваны потянутся из степей в прохладные российские леса. Поговорить с ними, разузнать, потом в Петропавловск. Там видно будет.
Весна выдалась поздней, неприветливой, с изморозью по утрам и расквашенными дорогами. Поэтому первый караван появился на горизонте только в начале июня. Издавна налаженные торговые связи привели путешественников в Новоникольское. Во главе стоял сумрачный пожилой Ахмат‑ага, в помощниках у него – проворный Лю Шен. Точь‑в‐точь как в прошлом году, когда Чжоу Фан служил правой рукой караван‑баши Сабыргазы. Бывалый степняк – главный, молодой китаец на подхвате.
С замиранием сердца поспешил лопоухий неудачник навстречу землякам, принес невеликие дары – состряпанные собственноручно угощения и домашний каймак в глубокой глиняной плошке, свежий до сладости, с запахом заката и ягод.
– Я тебя знаю, – невежливо завопил скуластый Лю Шен в ответ на пестрословное приветствие, – ты китаец, работник Сунь Чиана, ты здесь заболел и зимовал в доме большого уруса.
– К моему прискорбию, так и произошло. Горести подстерегали меня неотступно на протяжении всего года. Сегодня я жив исключительно благодаря гостеприимству и щедрости князя. Если не побрезгуете моей компанией, то у меня накопилось множество вопросов к караван‑баши Ахмат‑ага.
– Не, не побрезгуем. А тебе тут письма есть от твоих. Мы на всякий случай взяли, хотя не знали, встретимся ли. И вот – тебе повезло. – Лю Шен по‐приятельски хлопнул его по плечу и полез куда‐то в дорожные сумки, не переставая жевать лепешку, сдобренную каймаком.
При виде писем с родины глаза Чжоу Фана, конечно же, выпрыгнули спелыми смородинками. Не знал и не ведал лопоухий, что мир устроен до такой степени мудро и справедливо. Много раз думал, что матушка оплакивает его, а сестренка вторит ее всхлипам. Оказывается, нет, дошли послания, родители спят спокойно.
Он извинился перед Лю Шеном, пообещав зайти в другой раз, и помчался вприпрыжку к берегу, где никто не помешает. Заставив неуемное сердце колотиться потише, развернул листок, изрисованный неровными, будто плавающими в луже иероглифами. Его непоседливая сестра никогда не блистала успехами в чистописании.
«Дорогой Фан, если ты читаешь эти строки, то знай, мы все равно тебя любим. И я, и мама, и папа. Выздоравливай поскорее и приезжай, ты нам очень дорог. Мы не верим тому, что говорит господин Сунь Чиан. Это неправда. Он приходил и сильно ругал нашего отца, но отец все равно не поверил. За свой пропавший товар Сунь Чиан просит страшно много, у отца нет столько серебра, поэтому он тебе помочь не сможет. Передай хотя бы письмо с караваном, если сам боишься возвращаться».
Что такое? О чем пишет глупая сестрица?
С обрыва послышался крик:
– Федя, побежим! Елизавета Николаевна просят клумбу разбить по‐новомодному. Помощь нужна. – Глафира звала его, приложив ко рту сложенные рупором ручки.
Не смея отказать, Чжоу Фан попытался спрятать расползающееся тараканами недоумение и потелепал за своим Солнцем в усадьбу. До глубокого вечера он обихаживал капризные ростки, уговаривая их прижиться и порадовать добрых людей прилежным цветением.
Сад Шаховских спускался уступами к Ишиму, на склоне вода не задерживалась, потому особливой красоты не произрастало: чахлые пучки соцветий и обглоданные камни. Такое пренебрежение главным богатством – землей – жестоко порицалось в Поднебесной. Даже скудный участок в один ли[1] перед крыльцом именовался садиком, который требовалось содержать в идеальном порядке, выкладывать дорожки белыми речными камешками и развешивать нарядные фонарики. Такое богатство – сад в два му[2], лежащий в первородной дикой необузданности, да еще и на берегу полноводной реки, – могло прокормить целую деревню, а разбить его как следует, так и императору не зазорно в таком гулять.
[1] Ли – старинная китайская единица измерения площади, равная 6,66 кв. м.
[2] Му – традиционная китайская мера площади, в настоящее время равная 1/15 га.
