Под Медвежьей горой, да по стежке лесной…
Итак, няня помогла мне облачиться в платье, красиво перевязать волосы голубой лентой, и я спустилась в гостиную к завтраку. За столом я донимала отца вопросами о том, какая из себя моя сестра, но он пригрозил мне пальцем, давая понять, чтобы я замолчала. После завтрака он поцеловал меня в лоб и сказал, что будет отсутствовать лишь одну ночь и на следующий день, вечером, явится домой в компании нашей родственницы. Я обняла его на прощанье, ничуть не расстроившись, что он так надолго покидает меня, потому что по работе, бывало, он уезжал на гораздо больший срок. Домашним он наказал подготовить юной госпоже комнату и состряпать к их приезду праздничный ужин, чтобы показать, как сильно здесь рады новой хозяйке и что она может чувствовать себя у нас как дома. На этом он уехал. Весь день я не могла себя ничем отвлечь. Я была очень взволнована, и так как в основном мне приходилось общаться со своими сверстниками только на праздничных приемах, я была очень рада, что теперь у меня появится подруга, с которой я смогу проводить столько времени, сколько пожелаю. Пока слуги готовили для нее комнату, я собрала свои лучшие игрушки, чтобы разместить их на ее кровати, потому как сама я все еще любила засыпать в кругу своих кукол и полагала, что ей это тоже понравится. К вечеру моя возбужденность все‑таки угасла, и я смогла позаниматься с няней на пианино. На второй день, однако, моя оживленность вернулась вновь, и, проснувшись в пять утра, я подняла на ноги всех домашних. День выдался необычайно солнечный, что еще больше поддерживало мое прекрасное настроение. Я лежала на кровати, вся в мечтах и грезах, и все воображала, какая она. Рядом со мной сидела моя няня с книжкой в руках, пытаясь заставить меня прочесть хоть одну страничку.
– Может, у нее кудрявые волосы? Или зеленые, как у меня, глаза? Как ты думаешь, няня, она высокая? А умеет ли она кататься верхом на лошадях? Может быть, она научит меня верховой езде, втайне от отца? А потом я его очень удивлю, когда покажу, какая я способная ученица.
– Нет, дитя мое, отец недаром не хочет учить вас верховой езде. Однажды конь сильно покалечил вашу матушку. В ту пору ваша мать была еще девчонкой, немногим старше вас, и в своем тщеславии захотела оседлать совсем еще дикого молодого жеребчика. Конь лягнул ее своим массивным копытом, и удар его надолго уложил ее в постель. Весь ее левый бок походил на одно сплошное синее пятно, тянувшееся от грудины до самой лядвеи[1]. Доктора пророчили ей не лучший исход из‑за сильного внутреннего кровотечения. Однако она выкарабкалась, и с тех пор никогда больше не подходила и близко к лошадям. А когда она была на сносях, то не раз просила Никонор Лукьяныча, чтобы эта бешеная животина обитала как можно дальше от поместья. Никонор Лукьяныч своих жеребцов любил, но жену свою он любил гораздо сильнее, поэтому ему пришлось распродать большую часть своих лошадей. Двоих резвых скакунов, однако, он все же себе оставил, но построил им конюшню за несколько верст от двора. Поймите меня, Аннушка, ваш отец очень вами дорожит и не желает вам ничего плохого. Поэтому учиться верховой езде втайне от него – не лучшая затея. Вы же не хотите расстраивать своего папеньку?
– Конечно нет, няня. Но отчего же я не слышала этой истории раньше? Почему отец не рассказывал мне об этом?
– Возможно, он просто не хотел вас пугать. И не хотел внушать вам ненависть к таким благородным созданиям, как лошади.
Я задумалась, но мою задумчивость прервал звон часов. Пробило четыре часа. Я обратила внимание, что за окном уже не было того яркого утреннего солнца, а вместо него все небо заволокло черными, как деготь, тучами.
– Ой, – вздохнула няня, – как бы ни началась гроза, покуда не прибудет ваш отец.
Я смотрела вдаль и не могла понять, откуда вдруг взялись эти тучи, ведь с утра небо было необычайно чистое и солнце светило настолько ярко, что казалось, ничего не предвещало грозы и им просто неоткуда было взяться.
К пяти часам погода испортилась еще пуще. Гром гремел так, будто небо готово было треснуть и осыпаться осколками. Полил сильный дождь. Порывы ветра пытались снести все на своем пути. Все в доме тревожились за моего отца и его юную спутницу. Я сидела в комнате, и хоть гроза наводила на меня непомерный страх, я не могла отойти от окна и все высматривала, не появится ли на горизонте их экипаж. Наконец я их увидела. Они мчались очень быстро, приближаясь ко двору.
– Отец! – закричала я и кинулась вниз.
Слуги бросились за ворота, чтобы помочь им сойти с кареты и перенести вещи девочки, остальные, включая меня, собрались в холле, готовые встречать гостью. Первым в дом зашел отец. Я подбежала ближе, он наклонился ко мне, и я обняла его за шею. За его спиной стояло слегка промокшее, хрупкое и тонкое создание, похожее на тень. С ее светлых, как стог сена, волос, заплетенных в косу, капала вода. Одета она была в легкое черное платьице, воротник которого был украшен вышивкой черных роз. Голова ее была опущена вниз. Отец поднялся с колена и представил нам гостью.
– Это Евангелия. Твоя сестра.
Я подошла к ней, но она и не шелохнулась. Сначала я хотела ее обнять, но, видя в ней безразличие, я просто сказала:
– Здравствуй, я Анна.
Она лишь слегка приподняла свою голову, исподлобья бросив на меня быстрый взгляд.
– Ладно, девочки, нам с Евангелией нужно переодеться с дороги в сухое, и после мы встретимся за ужином, – сказал отец это скорей не нам, а няне, давая ей понять, чтобы она проводила гостью в ее комнату и помогла подобрать ей новое платье.
Я, конечно, не ждала, что она будет весела, но, по крайней мере, считала, что она будет более приветлива со мной. Почему‑то мне думалось, что моя сестра окажется немного дружелюбнее, и в моих грезах наша встреча должна была пройти совсем иначе, но она, видно, не желала заводить со мной знакомство. Несколько расстроенная таким приветствием, я отправилась в гостиную. Няня переодела ее снова в черное. Не знаю, сама ли она того пожелала, или виной тому был ее траур. За ужином отец рассказывал мне, какой была поездка в имение Григорьевское, какой солнечной была дорога и как неожиданно началась гроза, едва он достиг своей цели. При этих его словах я уловила на лице Евангелии легкий подъем уголков ее губ. Сейчас, при свете, я смогла получше разглядеть ее. Она была необычайно красива, несмотря на то, что выражение ее лица отражало скорбь. Со светлыми волосами в идеальной гармонии сочетались ее глаза небесно‑голубого цвета. А слегка вздернутый, курносый носик придавал чертам ее милого личика схожесть с куклой.
– Тебе нравится гроза? – спросила я.
Но ответа не последовало.
– Не докучай сестре, милая. Она заговорит с тобой, как только будет готова.
Отец нежно ей улыбнулся, и она посмотрела на него, задержав на нем взгляд, как мне показалось, слишком продолжительное время. Больше я не пыталась с ней заговорить за ужином, приняв слова отца, и сочла, что гостья действительно очень устала. После ужина няня уложила нас по своим комнатам и мы легли спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.
[1] Устар. бедро, часть ноги.
