Под Медвежьей горой, да по стежке лесной…

Я сидела в чулане, размышляя, как можно выбраться, и вдруг услышала щелчок. Дверь открылась. Я выглянула в коридор, но там по‑прежнему было тихо и пусто. Дверь открылась сама по себе. Я вышла из чулана, медленно направляясь к лестнице, но мне навстречу уже бежала няня.

– Аннушка, скорей спускайтесь вниз, Никонор Лукьяныч очень зол и требует вас к себе.

Мой внешний вид ее очень смутил, потому что няня, лишь только меня увидела, мгновенно изменилась в лице. Но я не удостоила ее никакими объяснениями. Ковыляя, я спустилась с лестницы и подошла к отцу, опустившись перед ним на колени, желая поскорее узнать, отчего у него такое выражение лица. Я уже не чувствовала физической боли, потому что ее затмил страх.

– Как ты могла? Неужто тебе настолько была противна мысль выйти замуж за Эрнеста? А обо мне ты подумала? – из глаз его текли слезы.

– Отец, я не понимаю…

– Все ты понимаешь! Ты опозорила нашу семью! Ты… Коли теперь кто прознает, никто не захочет вести дела с отцом такой распутной девицы! Ты разрушила все!

Я взмолилась и заплакала, пытаясь объяснить, что это была не я и я не имела понятия, что произошло, но отец и слушать ничего не хотел. Слишком сильно было то впечатление, что оказало на него увиденное его собственными глазами. Я пыталась понять, что же могла натворить эта девчонка, которую я не желала более называть своей сестрой, но я и подумать не могла, что она отважится сделать подобную подлость.

– Если тебе, Анна, ничего не любо, кроме самой себя, если твое сердце настолько черно, чтобы принести мне свои извинения, то я вынужден просить тебя покинуть этот дом, потому что здесь больше не останется ни капли радости и счастья. А Заломов… Нужно было его сразу пристрелить, ей‑богу…

Я слушала бормотания отца, и до меня постепенно доходило осознание того, что здесь произошло. И я взмолилась еще сильнее.

– Отец, прошу тебя, я извинюсь, а после уйду, и ты никогда меня больше не увидишь, коли ты не видишь разницы между мной, твоей родной дочерью, и той, что разрушила наше счастье. Но я прошу тебя дать мне возможность оправдаться, потому как в тот момент, в твоем кабинете находилась не я, а Евангелия в моем обличии! Она самая настоящая ведьма, отец! – я сквозь слезы пыталась рассказать ему, как все было на самом деле.

Он поднял на меня свой взгляд, силясь увидеть в нем отличие от той Анны, что он видел недавно на месте столь омерзительного происшествия. Но кроме моих глаз, полных слез сожаления, он не увидел ничего, что помогло бы ему поверить в то, чего не могло быть на самом деле. И он снова опустил голову себе на колени, обхватив ее руками. Я вскочила и в слезах убежала наверх. Ворвавшись в свою комнату, я упала на кровать и разразилась громкими рыданиями. Следом за мной в комнату вошла няня. Она присела возле меня на кровати и стала гладить меня по голове.

– Няня, милая моя няня, скажи мне, ну разве я хоть раз давала отцу повод усомниться в своей добродетели?

– Конечно нет, дитя мое. Я знаю вас с пеленок и знаю, что вы не способны на такой низкий поступок, – она улыбалась мне, а взгляд ее был преисполнен нежности.

– Моя жизнь кончена, няня. Как она могла со мной так поступить? А как отец мог не поверить мне? – сквозь слезы, заикаясь, лепетала я.

– Ну, полно, Аннушка. Быть может, ваш отец еще отойдет, одумается. Сейчас он слеп, потому что в нем бушует гнев.

– Нет, я должна уйти. Он отрекся от меня. Он всерьез думает, что я способна сотворить подобное! Я больше не могу здесь оставаться, просто не могу. Этот позор будет преследовать меня вечно! И хоть мне некуда идти, быть может, когда он одумается, меня уже не будет на этом свете. Уж лучше умереть, чем жить здесь с таким позором!

– Что вы, Аннушка! – няня положила руку на сердце. – Если уж действительно намерены покинуть поместье, послушайте, что я вам скажу: идите по главной дороге налево. Через пару километров будет развилка, снова налево, пройдете через небольшой пролесок и выйдете к реке. А там вдоль реки доберетесь до конюшни. На конюшне работает мальчишка, четырнадцати лет отроду, он живет там вместе со своей престарелой матерью. Мать его – моя давняя знакомая. Но в последнее время она часто хворает, и я боюсь, как бы он не остался совсем один. Думаю, вы нужны друг другу: вы сможете приглядывать за ним, а у вас будет кров. Мальчишка смышленый, добрый. А я буду наведываться к вам каждое воскресенье.

С этими словами она собрала для меня сверток и снарядила в путь. Мы спустились к парадному выходу.

– Ну‑ка, Арсентий, старый ты дурак, принеси‑ка мне мешок муки с кухни.

– Чего опять удумала? Карга старая, – поворчал дворецкий, однако поплелся в сторону кухни.

– Спасибо, нянюшка. Спасибо тебе, миленькая.

– Береги себя, Аннушка. И не отчаивайся, все наладится, вот увидишь! – она обняла меня крепко и поцеловала в лоб. – Вот этот мешок муки отдай своим покровителям. Передай, что от меня, – она отдала мне мешок, который принес Арсентий.

Мы простились, я вышла на дорогу, обернулась и помахала ей рукой. Из гостиной все еще доносился рев отца. Он кричал на дворецкого, чтобы тот принес ему выпить. Я окинула взглядом дом, а потом медленно поплелась прочь. Мне предстоял долгий путь…

 

Глава 2

 

Однажды в деревушке Осиповка близ села Медведево темной ночью ужасная судьба стремительно ворвалась в дом одного бедного крестьянина. Он умирал от болезни, заблудившись в дебрях своего помутившегося рассудка, отчаянно пытаясь найти из него выход и ухватиться за жизнь. Его уже немолодая жена выхаживала его и как могла старалась облегчить ему боль. Она не спала ночами, то проводя время у его постели, то бегая по округе в поисках докторов. Доктора, к сожалению, когда появлялись на пороге их дома, видя состояние больного, гласили каждый одно и то же: больному осталось недолго. Жена плакала и умоляла, и тогда они предлагали ей разные травяные отвары или порошки, которые нужно было давать больному несколько раз в день. За это каждый из докторов брал немалую плату, но так как денег у них не было и жили они совсем бедно, женщине пришлось отдать последнее – своих кур да свиней. И вот настал тот самый день, когда он в последний раз подозвал к себе жену и в последний раз посмотрел на нее, взглядом, преисполненным нежности и благодарности, прежде чем испустить дух. После его смерти у нее не осталось ничего, кроме годовалого сына на руках. Она молилась богам, чтобы те дали ей хоть корку хлеба, и боги, услышав ее молитвы, послали ей Аглаю. Однажды, когда женщина с ребенком сидела на рынке и просила милостыню, она увидела красивую молодую девушку, одетую в чистые светлые одежды, которая шла с корзинкой, легкой рукой собирая в нее овощи с прилавка. Когда же она расплатилась с торговцем и прошла мимо той самой женщины, та схватила ее за подол и слезно залепетала:

– Молодая госпожа, молю вас, возьмите моего ребенка себе. Я бедна, у меня совсем нет денег, и я не могу содержать ни себя, ни его. Сжальтесь, госпожа! Не дайте ему умереть! Моя участь уже решена, но я хочу спасти своего сына!

Она плакала и ползала на коленях. Тогда молодая девушка подняла ее на ноги и ласковым тоном спросила, как ее зовут.

– Мое имя Виринея.