Попутный лифт

Другие детали, являющие женщину на развилке, в настоящем не имели смысла. Павел, единожды направив взгляд на лицо, в последующем имел фантастическое убеждение, что непрерывно смотрел в её глаза те несколько минут, пока они шли рядом. Глаза – восторженное ожидание чуда! Апологеты приземлённости – будь то врач‑материалист или опошляющий всё поручик Ржевский из анекдотов – не преминул бы заявить, что сия восторженность является самым что ни на есть заурядным следствием избыточной активности щитовидной железы. И тот, и другой абсолютно бы ошиблись: секретная особенность пары глаз с коричневой радужкой объяснялась тем миром, который она тщательно вбирала, впитывала! Сочиняла окружающий мир подобно художнику, а не копировала его, начиная с того времени, когда вдруг стали увеличиваться груди, когда вдруг обращение к ней с «девочка» тотально стало меняться на «девушка». Этот мир был достоин восхищения хотя бы потому, что был ценим ею. И заражал бесчисленностью красок, звуков, запахов, и завлекал, подманивал к себе своей непознанностью!

Фомин проводил её до двери кабинета главного врача клиники. За целых три минуты прояснилось, что спутница – Анна Рейнер, журналист. И здесь она потому, что есть договорённость об интервью.

Дифференциальный диагноз между оптической иллюзией, физиологией зрения и чудом.Полчаса с того момента, когда он пожелал ей доброго дня оказалось достаточно, чтобы поставить диагноз подтверждённый: учащённый пульс, отсутствие внутреннего диалога и, наоборот, присутствие Анны на внутренней стороне век. При открытых глазах она продолжала улыбаться рядом. Как такое может быть, что улыбка в лице – в глазах ли, в губах – остаётся живой, не иссушивается статичными минутами? Не подлежит препарированию. Как ритм хронометра, как сердечный ритм.

Аналогия с аритмией, извлечённая из пресса для изготовления гербария: пропуск между двумя событиями длиною почти в час. Достаточное время, чтобы договориться с коллегой о замене, заглянуть в обезлюдевшую приёмную главврача и торопливо, моментами срываясь на пробежку, устремиться к единственной поблизости остановке маршрутного автобуса, в противоположную от бессмертного адмирала сторону.

Как призналась она в благословенном «потом»: «Я шла, оглядываясь». Пропустила один автобус, увидев его издалека. Признание поверх, что он вовсе и не к автобусу направлялся.

Преимущество заполненного автобуса, близость, когда выбор без выбора: либо – глаза в глаза, либо – в перламутровую кожу. Конечно, она достаточно перламутровая, чтобы думать об инопланетянке и достаточна, чтобы отдалиться, отделиться световыми годами от земных пассажиров. Эта перламутровость завораживала и завораживала, утягивала за собой и, наконец, поглотила его:

– Я собираюсь сказать нечто такое, что будет странно звучать с обращением на вы…

Автобус притормозил, но мог и не тормозить – она уже всё знала: из числа тех женщин, что выходят из морской пены сразу в совершенстве необходимого знания. (Не всезнайство!)

– Мы можем перейти на ты.

– У тебя кожа перламутровая… А глаза твои – медовуха… – Так и сказал: «медовуха», а не мёд. Ему довелось пробовать много чего: и ром, и шнапс, и текилу, и ещё что‑то, чего не припомнить – за исключением медовухи. Воспоминание о сплаве на лодке по уральской речке, где друзья отправились в деревню за хлебом, а Паша остался на берегу. Друзья вернулись в наиполнейшем счастье, наполненные медовухой и рассказами о ней, но без неё.

Они придумывали потом. И каждый потом говорил, что уже знал всё, что будет потом.

А сейчас «ты» соединило стремительно, проникновенно.

– У тебя есть дела, которые нельзя отменить?

– Что ты собираешься делать завтра?

– Я собираюсь открывать глаза и видеть тебя…

(Сказанное одновременно – естественный хор?) Глаза в глаза – никто не отвёл.

Они сошли, как только открылась дверь. Два длинношеих аномальных подсолнуха, подозрительно повернутых яркими дисками друг к другу посреди низкорослого зеленящегося поля.

Путь до ближайшего отеля. Мимо замученной тётки с двумя сумками и двумя пакетами – по одному комплекту в каждой руке. Замученной, всё же, не до конца: когда они поравнялись, то женщина приостановилась, застыла, застигнутая врасплох проникающим излучением, аномальным сполохом северного сияния поверх светового дня.

Невозмутимый администратор за стойкой. Такая же невозмутимая кровать.

Раздевание медленное, ещё медленней. Медленное соревнование – это кто медленнее. Клавиши позвоночника. Кончики, подушечки пальцев прикасаются к клавишам. Неправда: только одна подушечка среднего пальца, тогда как два других – справа и слева – только теплятся от соседства. Накрывает первое прикосновение парящей над прохладной стремниной ладони… Пальцы, ладони другого человека, необидно минуя доступные и парикмахеру волосы, освобождают, опоясывают виски, открывают и согревают затылок. Берут и не отпускают. Впервые – проникновенность первого поцелуя… Открывание, открытие.

Содрогание. Изберёт ли мим‑сурдопереводчик способ рассказа про дрожь двух человек на морозе, либо предпочтёт показать непроизвольное вздрагивание от неожиданного громкого звука, от треска падающего дерева за спиной – в обоих случаях получится непростительная примитивная ложь подстрочника. Прав будет тот переводчик, что не поддастся соблазну подстрочника и расскажет о резком, без разбега, прыжке в нисходящий поток водопада. Прыжке, длящемся внутри потока. Водопад Анхель подойдёт для этой цели более других.

Беспечные догонялки коротких вопросов и смеха… Интрига наполненной дыханием тишины… Время для засвидетельствованных улыбкой ответов и короткого отдыха…

Вероятно, заснули они почти одновременно, без поясняющих слов – тогда, когда четырёхугольник окна за тонкими шторами начинал подсвечиваться пунктуальным восточным постояльцем.

Стоило им заснуть, и последовал отсчёт по вертикали, неизменно вверх, перпендикулярно линиям на удаляющейся планете. По мере отдаления, сначала перестала быть различимой родинка на чьём‑то плече. Далее, по очереди, теряются из виду подрагивающие ресницы и капелька пота на лбу, не имеющая сил скатиться на подушку. Не различимы ни живот, ни ягодицы. Ни природная смуглость, ни белизна фарфора. Ни мужчина, ни женщина. Нет уже ни стен, ни потолка. Наступает последний, короткий миг, когда можно скорее угадать, чем разглядеть отпущенную нитку раздвигающей город реки, сиреневой на рассвете.

Но две замкнутые в безупречном изумлении жемчужины остаются хорошо различимы на бархатно‑угольной подложке ювелирного мироздания. Для жемчуга расстояние – не главное. Так, в глазах, резко прикрытых после яркой вспышки, вызванной непредусмотрительно зажжённой в темноте спичкой, сама вспышка продолжает жить…

…Что с Павлом Николаевичем Фоминым? Что это было, что будет? происходит

Несмотря на разницу в возрасте (оказалось, что Анне – тридцать пять) перламутровое знакомство устроилось для них при зеркальных обстоятельствах: огни прежних привязанностейпогашены, а координаты утрачены; развеяны над непроходимой тайгой обязательства тех отношений. И уж дождь и ветер разнесли в эталонное никуда золу минувших любовей и склонностей.

2

Стоит лишь поддаться врождённому стремлению следовать от загадочной полуистины к увёртливой истине, и – необходимости исторического расследования не избежать!