Попутный лифт

Пришли сюда люди и решили: здесь – хочу! Они срывали с земли одежду деревьев и кустарников, пока она не стала выглядеть розовеющей без травы кожей. Гладили обнажённую почву, равняли, стремились угадать и угодить. И получали удовлетворение по мере того, как почва поддавалась, расставаясь с мышечными спазмами потревоженных валунов. Площадь внизу, как и тела наверху, была изначально свободна от купеческого «моё». Потом, по её готовому боку стала волной нарастать колоннада просторного дворца, резиденция императорского наместника, чьи парадные двери распахнулись для избранных. Голуби, гуляющие по крыше, вельможи на площади, кареты, автомобили – все становились действующими лицами этого дня. С другой стороны площади длинный свадебный лимузин с обязательными продолговатыми каплями наполненных гелием шаров, съезжая с площади, проникал в каньон тёмной до невидимости улицы, начинавшейся двумя неожиданно красно‑коричневыми трёхэтажными домами, тогда как общая цветовая гамма площади задавалась солнцем и жёлто‑белой краской. Следом за лимузином, не снижая темпа, въезжает за порог светового контраста трамвай. Неизбежная сила, массивная тяжесть прижимает его к рельсам. Звук трамвая внутри улицы‑каньона так сжат, что долго носится по крыше, сливаясь с настороженным затишьем голубей и дыханием двух людей. Этот звук не может исчезнуть, но он может перестать быть слышимым. Тогда и прохожие, и машины начинают замедляться и вконец останавливаются под отдыхающим от движения солнцем. Над крышами красно‑коричневых близнецов пузырьками поднимаются то ли потерянные, то ли отпущенные, то ли освобождённые шарики. Рита увидела их первой и указала кивком. Лёгкий ветер относил их, но ещё какое‑то время после их фактического исчезновения чуялось радужное послевкусие. Постепенно площадное скопище из муравьиных фигурок людей и жукообразных панцирей машин редело, ссылаясь на вечер, на конец дня и на близкий закат солнца. Площадь расслаблялась и отдыхала, как и два человека над ней, как и крыша исторического дома, дома с историями. Удовлетворение, исполненное предназначенье: быть местом соединения людей – под присмотром государева ока, птиц, и аэропланов. (Площадные видеокамеры ожидают места в списке.) В тот момент над прикрытыми пледом Павлом и Ритой птиц уже не было, зато где‑то с краю начинал одобрительно ухмыляться подсвеченный тоненький лунный смайлик. Сравнение с серпом напрашивается, но оставим это сравнение первым строителям площади: по крайней мере, они видели серп не на картинке, а держали в ладонях, да и с лунным циклом были связаны теснее.

Кстати. В середине площади – памятник генерал‑губернатору, самозваному основателю города. Как водится, с мечом, обязательным атрибутом основателя. Удивительно, ведь существовали скульптурные проекты, предлагавшие снабдить памятник строительной киркой и лопатой. Хотя, как по Павлу, самой подходящей доминантой площади должны быть «Амур и Психея» Родена. Или что‑то такое…

Символы…

Для парочки символом было заднее сиденье терпеливого автомобиля. Как‑то зимой они подъехали к узенькому тротуару в том месте, где «добрая река» не добралась до туристических красот, запротоколированных каменной набережной. Где город сменялся пригородом и уплощался по‑деревенски одноэтажными домами. Между машиной и бугристым речным льдом метрах в тридцати, на пологом спуске к воде – пустырь, летнее пристанище любителей совместить приготовление шашлыка и объятия с матушкой‑природой. А чтобы потискаться с ней, чтобы соприкосновение было теснее, повышали его градус. Пиво или водка. Впрочем, местом также не брезговали ценители коньяка и самогона. Сейчас тротуар, около которого припарковалась машина, был принижен в статусе до протоптанной в глубоком снегу тропинки под одну пару ног. Как раз продолжал идти обильный снег, и, пока искатели целовались, запотевшие стёкла оказались наглухо залеплены;лучшего и не придумать.

Запойное место. Иначе как объяснить, что после первого возлияния они продолжили шептаться на заднем сиденье. Так, в театральном кафе во время антракта люди коротают время в ожидании звонка, зовущего на второй акт. Когда он прозвенел, пригласил, Рита, которая сохранила почти всю одежду кроме трусиков, устроилась на Пашиных коленях. Впрочем, одежда была мягкой и свободной. И расстёгнутая юбка, и просторный жакет удобно позволяли его рукам поглаживать спину, попеременно останавливать и отпускать груди, гладить бёдра, бока. Потом опять: щёки, спина, грудь, бока, бёдра… Машина, залепленная снегом, закономерно раскачивалась в естественном ритме, когда послышались голоса.

Приближаясь, голоса становились громче. Желая избежать внимания к автомобилю, парочка замерла. А голоса, мужской и женский, остановились именно у машины с тихо работающим двигателем, находя в ней опору, поддержку – за неимением иной. Так растерянные, заблудившиеся путники пытаются обратиться за иллюзорной защитой к единственному по всей равнине дереву или валуну. Голоса ссорились. Можно выразиться и так, что «проясняли отношения, перебивая и перекрикивая друг друга», суть та же.

– Слушай, я в который раз тебе объясняю, что это всё ни к чему.

– Да нет, ты меня не слышишь…

– Нет, это ты меня не слышишь. Ты муж или кто!?

– Да я пытаюсь тебе объяснить, что ты ошибаешься…

– Нет, ты просто не понимаешь!..

– Я же тебе все годы нашего брака говорю, что ты всё слишком близко принимаешь к сердцу.

– У меня хоть сердце есть, твоя проблема как раз в отсутствии чувств!

– А твоя проблема в –

Как долго длился этот глубокомысленный и безотлагательный диалог – неизвестно. Парочка гурманов‑слушателей замерла в молчании, сомлевая, томясь меж створок пульсирующего наслаждения. Как только голоса достоверно удалились, Паша вымолвил: «Уф, как здорово – не быть мужем и женой». Рита легонечко пригладилась щекой по его щеке, и они растворились… Если представлять их не внутри нежно‑снежного автомобильного футляра, а в пылу открытой солнечной мощи, то также следует вообразить плоскую до горизонта пустыню, а в ней, в стороне от редких кактусов, наполненную каменную чашу только что остановленного фонтана, куда скатились два прозрачных стеклянных шара. Невидимы. Пока безразличное солнце занято поглощением воды из чаши…

…Как‑то они договорились провести вечер в филармонии на концерте симфонического оркестра. Точное «водяное» название оркестра утеряно: то ли «Средиземноморский…», то ли «Балтийский…»; мог он быть обязан названием и океану. Расшалившееся воображение побуждает аплодировать стоя: «Большой Североледовитоокеанский симфонический оркестр». «Вертуганский речной» – тоже ничего.

Получилось так, что машина Павла застряла в автосервисе дольше, чем ему обещали. Он встретил Риту около офисного здания её компании. По расчётам вышло, что сесть в прямой маршрутный микроавтобус оказалось проще и быстрее, чем вызывать и дожидаться не всегда расторопное такси. Не мучаясь дилеммой комфорта и снобизма, они спокойно уселись рядом, в середине салона маршрутки.

Впереди, на сиденье сразу за водителем сидели мама с дочкой. Мама – молоденькая востроносая особа с вызывающей ненатуральностью рыже‑красных и мелко завитых волос. Девочке было лет шесть или семь; вряд ли она была крашенной как её мама, но обладала примечательной рыжей косой – большая редкость для две тысячи четвёртого года. Ребёнок определённо находился в стадии истерической агонии, ибо уже закончились слёзы, необходимые для смазки голоса, который в автономном ритме, с неутомимой убедительностью требовал, доказывал необходимость купить страдалице куклу Барби.

– У Ви‑и‑ки есть Ба‑арби, а у меня н‑е‑е‑ет… Купи‑и мне Ба‑арби…