Попутный лифт
Со своей будущей женой, Екатериной Свечкиной, студенткой биологического факультета, он познакомились летом в строительном отряде, сформированном из студентов пятых курсов разных факультетов университета. В Воловачинске, средоточии областной власти, куда прилетели студенты, отряд раздробили по разным объектам; бригада из десяти человек, среди которых, по патриархальному обыкновению, была одна девушка‑кашевар, целые сутки пробиралась на север, до большого посёлка с невразумительным названием Подгорье.
Ни горы, ни холмы в посёлке не просматривались. Встретили их несколько больших луж с непромеренным фарватером и флегматичные собаки, что присматривали за двумя спотыкающимися фигурами в телогрейках и кепках.Две сотни давно не крашеных домов разного возраста одинаково навевали безнадёжную мысль о безвозвратно пропущенных сроках ремонта. Местный диалект – спотыкающаяся, сочащаяся через жаберные щели гогландская пьяновязь – простонародный аналог ботанического санскрита. (Не путать с Ботническим!) Рядом, в двадцати километрах – посёлок покрупнее, трудоспособное население которого составляли рабочие металлургического комбината. Наверное, там делали танки или детали ракет; в моде было убеждение, что нельзя ошибиться, сказав так наугад. [1]
Екатерина заведовала столовой, преобразуя до съедобного состояния почти безальтернативные крупы и консервы, а Павел работал на строительстве коровника. Впоследствии никак не мог вспомнить, видел ли за всё время хоть одну корову.
Заселились в клуб, приспособленный под общежитие; ребята – в комнатах по трое. Паша разместился вместе со своим однокурсником Саней Прошиным и студентом‑филологом Колей, который в первую очередь увлекался тяжелой атлетикой, а уж потом – языками.
Примерно через две недели Коля, как раз по причине своего атлетизма, отправился к далёкому руководству в Воловачинске: за деньгами на закупку продуктов, на пополнение запасов гвоздей и прочего. И надо же – именно в этот вечер местная молодёжь пришла к общежитию‑клубу «покалякать». Не было какой‑либо объективируемой, доступной для предъявления причины для драки, да и повод пришлось поискать. Что делать, таков ритуал, без соблюдения которого туземцам могло не хватить водки, чтобы смыть с себя позор.
Сражение складывалось подобно ходу бесчисленных предыдущих баталий, описанных в устных хрониках. Если надеяться, что все студенты университета помнили сюжет «Войны и мира», то никому из них не придётся оказаться на месте Николая Ростова, «правдивого молодого человека», который рассказывал Бергу о своём участии в «героическом» Шенграбенском деле: «Ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки». Толстой пишет, как раненный Николай остался один: «Где были наши, где были французы – он не знал». Николай «…схватил пистолет и вместо того, чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы». (Страницы 223 и 285 до н.э.)
У входа в клуб единственная слабосильная лампочка без плафона освещала фигурки, которые сближались, ударялись друг о друга, иногда падали, затем вставали. Здесь не пригодится сравнение ни с изощрёнными македонскими фалангами, ни с Новгородским вече. (Всклокоченный экскурсовод, подвижный старичок с отблескивающей на солнце залысиной прочерчивал взмахами рук резкие линии над своей головой и рассказывал, как две толпы убеждённых в своей правоте новгородцев сталкивались на мосту в противоборстве. Победители выигрывали референдум по текущему вопросу.) Екатерина выкрикивала требования прекратить. Её голос был сжат от негодования, исходящий звук получался просящим. Более действенным оказался залп её недоумевающих вопросов в сторону атакующей стороны: «Что вы делаете? Ну что вы делаете?» Пусть довольно краткое, но зависание среди туземцев имело место быть. На её счастье, в этой местности сложился консенсус, согласно которому женщинам было отказано в роли участницы битвы.
На тактику войск сильно влияли особенности освещения: принадлежность бойцов к той или иной стороне определялась только на близком расстоянии. Подгорцы, теряющие дыхание или боеспособность от ловкого удара, могли сделать небольшое перемещение и наблюдать за происходящим из безопасной темноты. Когда дыхание и остальные боевые кондиции восстанавливались, возвращались. Студенты же темноты избегали, не зная, сколько там у неприятеля резервов. В какой‑то момент получилось так, что на освещённом пятачке потрескавшегося асфальта «городских» оказалось больше. И нападавшие подгорцы удалились; однако, в сознании полной победы в пересчёте на потери: двое чужаков продолжали лежать. Один из товарищей Павла скоро пришёл в себя и самостоятельно доковылял до бетонной скамейки у двери клуба. Второй – это был Саня, невысокий и неспортивный, всю баталию находившийся в её геометрическом центре – смотрел на свою руку, иногда легонько стонал сквозь сжатые губы. Рука была как‑то необычно развернута. Саня несколько раз вскрикнул, пока ему помогали дойти до той же скамьи.
Понадобилось время, чтобы отыскать кого‑то из местных жителей из числа тех, что обладали исправной машиной. Уговорить оказалось несложно: возможностей подработать (за деньги ли, за водку…) у жителей посёлка было маловато и, буднично поторговавшись, от предложений они не отказывались. Саня, у которого, похоже, ещё и губа была порвана, уехал.
Приобретения Павла ограничились ушибленной ногой и заплывающим глазом. Екатерина долго не могла унять нервную дрожь и не хотела уходить в одиночество своей комнаты. Она шла рядом, выплёскивая, выплёвывая потрясение. И, продолжая говорить, зашла вместе с ним в комнату и не могла остановиться, и говорила… Павел предложил ей свободную кровать в комнате, но и лёжа Катя всё продолжала говорить. Через темноту слышались, «виднелись» слёзы.
– Паш, а Паш, – говорила она, словно такое обращение принято меж ними с незапамятных времён, и голос её дрожал, как смычок в руках скрипача, в глазах которого стоят слёзы; только публике трудно предположить, что поводом для них может служить не обязательно творческий экстаз, но, например, и обострившийся конъюнктивит. – Как это жестоко! Как это можно?
Нужно иметь особое музыкальное чувство, чтобы различать место экзальтации в единой последовательности произведения.
Мужская сущность в одном из своих измерений взяла верх: желая, стараясь её успокоить, Павел подошёл, наклонился, положил руку на плечо и легонечко погладил. А когда Катя ответила (щекой ли, ладонью ли, проведённой по руке?) и не отпускала его руку, то отчётливо проступила следующая часть мужской сути.
Как минимум найдутся три причины, по которым у молодых людей не было при себе ни презервативов известного бренда «мало ли что», ни мыслей о них. (См. «1986 год», Большая Просоветская Энциклопедия, изд‑во «Самосев». ) Забеременела Катя легко и сразу, что выяснилось скоро. Так, как крестьянки девятнадцатого века по представлению писателя века двадцатого: в поле, между вязанием снопов сена и приготовлением щей.
[1] * Санскри́т – древний язык Индии, ныне мёртвый. Само слово «санскрит» означает «обработанный, совершенный», относится к индоиранской ветви индоевропейской языковой семьи. Санскрит важен для лингвистов сходством с древними языками Европы – латынью и греческим, он стал основой для развития сравнительно‑исторического языкознания.
