Попутный лифт

Непременно следует допускать, что линия жизни подростка не прерывается на магической цифре двенадцать. Не прерывается вопреки многочисленным предупреждениям родителей и других квазикомпетентных фигур, вопреки их указаниям на угрожающие опасности и опасные угрозы, длинный и хаотичный список которых представляет помесь ретроспективы личных экспериментов тех фигур и свежеобжаренных научных исследований… Вжик; глядишь – а вот уже и ранняя взрослость! Ранняя, не ранняя… Теперь, volens‑nolens, нашему давешнему знакомцу приходится неподсчитанное число раз входить в распахнутые двери лифтов. Справедливости ради надо помнить, что альтернатива «приходится» всегда существует: ему было совсем не обязательно покидать бунгало на райском острове. Предупреждаю сразу: ему не следует рассчитывать встретить в лифте бэтмена. Сверхчеловека проще застукать в комиксах, ужастиках и тому подобных запатентованных подручных наполнителях между пунктом «А» и пунктом «Я». Там, где благодетель стремится засеять своими проекциями обширное пространство между абажуром (французским приглушителем света) и всеядной ящуркой в русскоязычном меню. Также, специально для мачо и любителей экзотики, рекомендую взять в попутчики мерзавца. Для этого существует Генрих Манн и его «Верноподданный».

Пассажиры. Спокойствие определённости, если в лифте сосед с изнывающей от нетерпения парой болонок, что нетерпеливо елозят коготками по полу: эти – вниз. Или пылающая, жаркая, почти успевшая отпрянуть друг от друга парочка на первом этаже, вынужденно переходящая от недосказанного слова на якобы невидимый обмен взглядами. Парочка смущённо и одновременно демонстративно тяготится вынужденным присутствием чужеземца. Безальтернативно: эти – вверх.

Испытание для терпения, испытание для терпимости – промежуточная остановка. Явление зимней дамы в вечернем туалете под распахнутым каракулевым полушубком. Шляпка с чёрной вуалью и чёрные очки под ней. Но как можно, кто посмеет не узнать даму, если весь мир оповещён, что совсем недавно, лет этак двадцать тому назад, её любил великий человек. Вера Иосифа в свою богоизбранность, измельчённая в блендере утилитарного прогресса и скитающаяся вне постоянной экспозиции.

В другой раз лифт заполняется, проседает под высокой женщиной в ярком восточном платке. Стать, иллюстрация к «княжескому достоинству». Её «добрый день» звучит так мягко, так проникновенно, так персонально, что узнавание – «где‑то мы встречались» – не кажется непрошенным.

Невезение – это тогда, когда через предательство услужливой двери в лифт проникает начальник и быстро припоминает лицо своего подчинённого. От неловкости, от переживания своей значимости или ещё от чего (лишь Осирису ведомо!) он использует ситуацию, чтобы дать дополнительное поручение, которое тут же, на ходу, придумывает.

Вот приходит большой лифт; в нём компания, пять человек от двадцати до двадцати пяти лет. На их веселье попутчик, величина мизерная, как следует из подсчёта, не оказывает никакого влияния. Можно безошибочно утверждать, что брюнетка в джинсах и на каблучках магнетически вожделенна для трёх пар глаз обступивших её парней. Вторая девушка изо всех сил борется с собой, посылая мужчинам сигнал взглядами и анонсами междометий: «я тоже здесь». Она отчаянно и безосновательно надеется и на то, что старания эти возымеют результат, и на то, что их изнурительность останется незамеченной.

На следующий раз лифт пришёл с лязгом, который честнее слышать при опускании заслонки в крематорской печи. Поначалу он притворялся пустым, пока зеркало в торце кабины не выдало соглядатая. Никакие ухищрения, ничто – ни стильная одежда, ни косметические уловки, ни подмигивание да прочие запанибратские гримасы – не мешают слышать приглашение к диалогу: «Вы на ярмарку? А я – с ярмарки!». Простительное желание проигнорировать; почти сразу за зеркальным приглашением наступает момент, когда присутствие соглядатая отзывается слабодушным раздражением: то ли лифт идёт слишком быстро, то ли наоборот – слишком медленно…

Как всё это далеко от того первого, первобытного предвкушения – от власти над тем, что больше тебя и меня!

 

2

Итак, начало две тысячи шестого года.

Бесспорно, упоминание в предыдущей строчке одна тысяча четыреста пятьдесят третьего года позволило бы поскрести по стенкам исторического кувшина, зацепиться за падение Византии и приготовиться узнавать обстоятельства встречи с константинопольским императором Константином ХI Палеологом или хотя бы с его головой на столбе, отрубленной уже после смерти в бою… В ночное время желающие взглянуть на неё не могли воспользоваться электрическим прожектором или фонариками, но и чадящий факел неплохо служил до крови охочим туристам. По мнению, распространённому среди выпускников усреднённых школ – неплохая вечеринка для обитателей зачуханного Средневековья с эпидемиями чумы и без нижнего белья.

Увы, отсылку к две тысячи шестому году сопровождает скольжение, подобное скольжению по поверхности отполированного льда с мыслью вонзить в него лакированные ногти: что тогда было в моде, какова статистика распространённости посудомоечных машин, каких мобильных телефонов было больше, темпы замены ртутных градусников на электронные… Это год, когда слово «облако» в русском языке имеет единственное и прямое значение скопления водяных паров в воздухе… Кликнув справочники, легко оказаться перед выбором между открытием в России социальной сети «Одноклассники» и находкой саркофагов в египетской Долине царей. И так далее… Установлен факт, что в этот год концертная программка с обещанием музыки композитора М.И.Глинки строго и традиционно хранила на почётном втором месте золотистое «И.», намекая на причастность к концерту Ивана, отца композитора, редко упоминаемого в биографиях.

Впрочем, как любил приговаривать мой недосягаемый ныне сосед, «может и Луна на Землю упасть, и наоборот. Всего не объять!». В этот год, однажды утром, соответствующее этой сентенции настроение было у Павла Николаевича Фомина, когда тот собирался поехать на работу.

Позднефевральский термометр показывал вполне приличные полтора десятка градусов ниже нуля по Цельсию. Прекрасное, по крайней мере упорно воспеваемое с привязкой к этому эпитету, морозное русское утро в Нижнем Вяземске – крупном городе, смещённом на восток, по направлению к географической окраине Европы и гордящемся наличием метро. Эталон контраста: чёрные контуры деревьев обильно припорошены наисвежайшим снегом «белее белого». Примерно в такой же зимний день сосланный в псковскую глушь Александр Пушкин заслышал колокольчики саней подъезжавшего лицейского друга и выбежал в подштанниках на крыльцо, ликуя от предвкушения родственной души… Воспоминания очевидцев ценятся не по количеству деталей и подробностей. А достоверность определяется и подавно не рассказчиком.