Попутный лифт

Павел Николаевич поздоровался с секретарём, совсем юной девушкой в больших круглых очках. Длинная заплетённая коса, которую сейчас ещё можно видеть в фольклорных хоровых ансамблях, смотрелась бы при ней вполне естественно. Имя Фомин забыл, нисколько тем не терзаясь, так как секретари кафедры менялись калейдоскопически[1]. В результате самогипноза, зачарованные своими фантазиями, они и помыслить не могли, что их ждёт не просто рутина, а насмешка над здравым смыслом. (О, следует отличать рутину извращённую от простой, вульгарной рутины! Вульгарная разновидность подползает малозаметной змейкой и пугает лишь дважды: в романтической юности рутина кажется препятствием на спринтерском забеге к подвигу, а при выполнении предпенсионной калькуляции – посягательством на шагреневую кожу возможностей и смыслов.) Кафедральной «изюминкой» являлись обстоятельства, в которых ответственного за эту насмешку над смыслом обнаружить было невозможно – это равносильно попытке схватить на лету скользкое мыло. Юная особа с несостоявшейся косой работала всего вторую неделю. Недостаточно, чтобы поверить своему разочарованию.

Выяснилось, что назначенная встреча – консультация по студенческому диплому – благополучно отменилась, и получаса, оставшегося до начала тренинга, как раз хватило на заполнение каких‑то отчётных форм, взятых в кавычки гиперинфляционными пометками «очень срочно!» и «очень важно!».

Павел Николаевич отделался от бумаг и, не очень быстро, но и не вальяжно, направился по длинному коридору. По одну сторону от него находились двери учебных аудиторий, а с другой стороны, обращённой на север – частые проёмы окон без намёка на карнизы для штор. Между окнами – официальные, в одинаковых строгих рамах, портреты. Удостоенные научным признанием покойники на портретах перемежались стоящими под ними на полу и на подоконниках разноразмерными кадками и горшками с различными образцами флоры. Один кактус из их числа, чей статус новобранца или старожила вызывал равные сомнения, рос в жестяной банке. Если бы прохожего экскурсанта навестила праздная мысль о необходимых условиях для попадания в пантеон славы, то, во‑первых, ему следовало бы начинать с наличия свободного места на простенках между окнами. Вклад в науку желателен, но может исчисляться и натуральным эквивалентом. Кроме того, во‑вторых, необходимо дождаться своей смерти. Во благо душевному равновесию идущего по коридору преподавателя, равно как и в назидание ему, простеночные вакансии здесь более отсутствовали. Ибо количество корифеев фантастически точно совпадало с замыслом архитектора, рассчитавшего число окон и проёмов!

Далее, в центре небольшого холла напротив выхода на запасную лестницу, по которой снизу, из кафе поднимались скучновато‑пластиковые запахи, расположился тёмно‑зелёный стол для настольного тенниса. А также парень и девушка, двое сосредоточенных студентов, незнакомых Фомину. Равномерное, завораживающее игроков, цоканье пустого белого шарика. Невысказанное: всё верно, университет – это также и место для взросления. Господа студенты делают выбор: пойти на лекцию или поиграть в теннис… Довольно неожиданно – это было даже резко – парень остановил игру и поздоровался, явно выказывая уважение, даже почтение, можно полагать.

Фомин так и не перенял загадочной способности своих коллег к стереоскопически‑расфокусированному взгляду при передвижениях по коридорам факультета, который позволял избегать омертвляющего обмена приветствиями с десятками человек за день. Мог ли парень ошибиться и принять его за кого‑то другого? Нет, такая версия не появилась. Уважение незнакомого студента он с лёгкостью счёл результатом присутствия того на каком‑нибудь из докладов на университетских конференциях разного ранга, традиционно и естественно открытых для студентов любого курса. Был ли Павел Фомин замечательным лектором, докладчиком на самом деле? Неизвестно. Дело в том, что он замечал энтузиазм слушателей, сидящих впереди, ближе к нему. Этого было достаточно. Лица людей, сидевших поодаль, выражение этих лиц оставалось вне доступа. Отнюдь не бесполезное стремление понравиться слушающим его людям с годами вымывалось самоиронией; как‑то незаметно, само собой. Нравиться слушателям постепенно становилось лень, что очень даже сопрягалось с уменьшением досягаемости задних рядов фоминскими тезисами и выкладками.

В течение этого года преподавательские часы Фомина составлялись из лекционного курса по психологическому консультированию, нескольких семинаров. Но чаще, как и сейчас, он проводил тренинги. Имелись несколько разработанных им тренинговых программ, которыми сам был доволен. По завершении тренингов чувствовал себя усталым. (Резиновый шарик, из которого разом, безостановочно выпущен весь воздух.) Но усталость проходила, как и все быстротечные состояния, как проходило и ощущение, так ценимое им в тренинге: насыщенность, наполненность жизни в редком сочетании с осмысленностью.

Павел Николаевич остановился перед дверью с прикрученной пластиковой табличкой, на которой значилось число «27» и посмотрел на часы. Высчитал, что есть ещё одна минута в запасе, педантично, справа и слева высморкался в просторный ветхозаветный платок‑сморкальник, и без того хранящий свидетельства морозного утреннего инцидента. (Это как раз про Фомина: он признавал гигиенический прогресс одноразовых бумажных платочков, но противостоял необходимости убирать их в полиэтиленовые пакетики, а пакетики в карман или папку; ибо креативные создатели бумажных платочков не обладали должным воображением, чтобы предвидеть масштабный исход корзин для мусора и уличных урн из учреждений и с просторов Нижнего Вяземска.)

…Вы сомневаетесь, что есть места и есть там люди, которым известно всё? Лично мне как‑то довелось разговаривать с парикмахером, довольно популярным, работающим исключительно по предварительной записи. С большим родимым пятном на лбу, но не по центру, а сантиметра два в левую сторону, он не позволял образоваться зазору, в который могли бы проникать сомнения о его всеведении! Не помню уж, как зашёл разговор: призывая в свидетели свой диплом историка и под ритмичное клацанье ножниц он сообщил, что Российскому императору Павлу Первому коварными англичанами была предопределена иная смерть, нежели посредством удара табакеркой или удушения шарфом. Поскольку император не пользовался бумажными одноразовыми платочками, то его должна была погубить коварная аглицкая инфекция, коварно набирающая силы в его же собственном коварном носовом платке в коварном феврале тысяча восемьсот первого года. Почти за двести пять лет (без двух недель) до момента, когда один Павел возьмётся за дверную ручку и потянет её на себя.

Когда наш Павел добрался, наконец, до места назначения, все стулья, расставленные так, что образовывали неровный круг, были уже заняты. За исключением одного. За предыдущие дни девять человек уже приспособились к манере преподавателя начинать строго в оговорённое время, приписываемой немецкой ментальности, но никак не вольнолюбивой отечественной натуре. Тренинг проводился по программе повышения квалификации, и потому средний возраст, профессиональный и просто жизненный опыт участников значительно превышал их аналоги у студентов, в большинстве своём поступавших в университет после окончания школы.

[1] ^*Калейдоско́п – оптический прибор‑игрушка с цветными стёклышками внутри; при поворачивании трубки вокруг оси цветные элементы, находящиеся в освещённой полости за зеркалами, создают меняющиеся симметричные узоры. Эффект мелькания широко используется в седативной индустрии наряду с сосками для младенцев и игровыми приложениями.