Посмотри в мои глаза

– Не будет? – не скрою, эта информация застает меня врасплох.

– Сегодня нет, – подтверждает Катя, кивая кому‑то за моей спиной.

– У нее выходной? – настойчиво спрашиваю я.

– Нет. Просто ей надо было уехать. – Девчонка щурит глаза. – А ты почему интересуешься?

– Поговорить с ней хочу.

– Завтра поговоришь. Она вернется утром к подъему. – Пробормотав извинения, Катя торопливо отходит, оставляя меня с ощущением, подозрительно напоминающим разочарование.

До отбоя я не могу найти себе места. Вроде бы занимаюсь какими‑то делами, разговариваю, играю на гитаре, когда мы с ребятами собираемся в общий круг в зале и подводим итоги дня, но в голове постоянно вертятся мысли об Александровой. Она отшила Матвея и, если информация Паши верна, физрука Ваню. Но на ночь уехала в город. Может быть, там ее кто‑то ждет? Кто‑то особенный?

Сплю я беспокойно, а утром снова отправляюсь на пробежку. На этот раз целенаправленно бегу к озеру, но оно в этот ранний час остается безлюдным и умиротворенным, чего не скажешь обо мне. Сделав несколько упражнений и подтянувшись на ветке ближайшего дуба, с растущим раздражением беру курс на возвращение в «Синичку» и почти перед самым КПП, когда уже ни на что не рассчитываю, встречаю ее. Леру Александрову.

Сначала в глаза бросается яркое желтое пятно среди деревьев, потом, подбежав поближе, различаю силуэт девушки, которая с поникшей головой сидит на огромном валуне ко мне спиной. Рядом валяется тряпичный рюкзак, на нем лежит небрежно брошенный телефон. Похоже, она только вернулась из города и даже не заходила на территорию лагеря.

– Это уже традиция – встречать тебя по утрам, – говорю чуть насмешливо, останавливаясь в паре метров от Леры.

Она резко оборачивается – широко распахнутые глаза встревоженные и покрасневшие, а на бледных щеках заметны влажные дорожки. В моей груди что‑то болезненно сжимается, и я вдруг понимаю, почему она сидит здесь в одиночестве – она плачет.

– Кто тебя обидел? – спрашиваю резко, не в состоянии побороть в себе оглушительное желание поколотить неведомого мудака.

– Никто. Уходи, – всхлипывает она, пряча от меня глаза и вытирая щеки тыльной стороной ладони.

Я обхожу валун, на котором сидит Лера, и опускаюсь на корточки прямо перед ней. Молчу. Она молчит тоже. Сидит, нахохлившись, подтянув ноги к груди и уткнувшись подбородком в колени.

– Можешь и дальше молчать, – предупреждаю мягко. – Но я не уйду.

Она удивленно поднимает на меня заплаканные глаза и шмыгает носом. Выглядит при этом такой трогательной и уязвимой. И совсем‑совсем юной. Я знаю, что мы ровесники, но сейчас я бы не дал ей больше пятнадцати.

На ней желтая футболка с широкой белой полосой и шорты, открывающие длинные ноги в уже знакомых мне кедах. Пшеничные волосы собраны в растрепанный конский хвост, из которого выбилось несколько прядей, живописно обрамляющих лицо. Внезапно мне на ум приходит знак‑указатель с нахохлившейся желтой птичкой перед съездом в лагерь.

– Знаешь, на кого ты похожа? – тихо спрашиваю в попытке отвлечь ее от печальных мыслей.

Хмурится. Очевидно, ожидает от меня какую‑нибудь колкость.

– На кого? – в конце концов произносит она с ноткой любопытства в фиалковых глазах.

– На птичку‑синичку, – говорю я с невольной улыбкой. – У них желто‑белый окрас и…

– Я знаю, как выглядит синица, – шепчет она со странным выражением на лице.

Она хлопает ресницами, видимо, решая, комплимент я сказал или опять попытался уколоть. А потом вдруг на губах появляется робкая улыбка.

– Спасибо. Если это комплимент.

Эта ее улыбка делает со мной странное – я чувствую расползающуюся по грудной клетке теплоту, словно залпом выпил горячий чай или текилу. Чтобы не допустить подобного в будущем, напоминаю себе, как Лера поступила с моим другом. Но почему‑то сейчас этот безотказный способ не работает. Нет былой злости, нет обиды. Я все еще ей не верю, но словно в душе что‑то надломилось, и я уже не могу относиться к ней так, как два дня назад.

Ее руки все еще обнимают колени. Пальцы сцеплены в напряженный замок. Желание протянуть руку и погладить побелевшие костяшки становится почти нестерпимым, но я не рискую прикоснуться к ней. Подсознательно чувствую, что если переступлю и эту черту, то все запутается еще сильнее.

– Пойдем в лагерь, – предлагаю спокойно и поднимаюсь на ноги.

Она медлит, но через несколько секунд тоже встает. Потом шумно вздыхает, будто сбрасывает с себя тяжкий груз, и берет в руки рюкзак.

– Да.

Игнорируя удивление на ее лице, я забираю у нее тяжелый рюкзак и закидываю себе на плечо.

– Не думаю, что ты готова мне что‑то рассказывать, – замечаю философски. – Но если что, то я неплохой слушатель.

Краем глаза замечаю, как она прячет улыбку. Я ее понимаю – вчера я прямым текстом угрожал ей, а сегодня предлагаю исповедаться. Что ж, по крайней мере, больше она не плачет.

– Пойдем.

И мы идем. Медленно, словно никто из нас не хочет окончания этого внезапного перемирия, и в тишине, которую нарушают лишь утренний щебет птиц и тихий шорох гравия под ногами.

 

Глава 11

 

Два дня проходят в относительном спокойствии. Ребята уже неплохо адаптировались и сдружились, в коллективе у нас отличная обстановка, по набранным очкам мы немного, но все же выбились вперед, а это задает позитивный тон всему происходящему в отряде.

С Александровой я больше не сталкивался. Видел ее несколько раз в столовой и на дискотеке, но градус напряжения между нами словно сошел на нет. Возможно, я просто смирился, что она здесь, в «Синичке», и мне от нее никуда не деться. Да и ее слезы тем утром как‑то отрезвили меня – все мы делаем ошибки, а она такой же человек, как и все вокруг. Все, что мне нужно, – держаться от нее на расстоянии. И тогда, возможно, мы с ней без потерь сможем сосуществовать на одной территории все лето.

Сегодня первый по‑настоящему жаркий день, поэтому санитарный врач «Синички» впервые в сезоне дает добро на купание в горном озере. После завтрака мы с ребятами некоторое время гоняем мяч на стадионе, а сразу после десяти возвращаемся в домик, берем плавки, полотенца и отправляемся на берег. По дороге встречаем отряд малышей и первый, который ведут Лариса, Катя и Лера. Коротко кивнув Александровой, я отвожу глаза. На ней микрошорты, полностью открывающие ноги, и майка, завязанная узлом под грудью: вожделение к ней, которое я считал похороненным за два дня, просыпается с новой силой, и я чувствую, как кровь стремительно несется к паху, вынуждая меня выставить перед собой полотенце, прикрывая позорную реакцию собственного тела.