Сансара, тормози! Продолжение
С. Есенин «Собаке Качалова»
День был пасмурным и не очень приятным. Мы с Глашей заняли лавочку в скверике на площади Куйбышева. Обычно тут очень уютно, но сегодняшняя погода, сдобренная ветром, не располагала к созерцательности и благодушию. И тем не менее моцион был необходим.
В кармане периодически коротко жужжал телефон. Наверно, кому‑то что‑то срочно надо. Всякий раз, когда раздавался звук вибрации, Глаша смотрела на меня, а я делал вид, что это меня не касается. Неделя была тяжелой, приемов много, люди сложные. Нужен отдых. И я, вопреки своей обязательности и Глашиному любопытству, на всякие вибрации не реагировал. Мы обсуждали послание апостола Павла к евреям.
– Мне кажется, что именно в этом послании наиболее четко изложено понимание сути искупительной жертвы Христа. – как ни в чем не бывало продолжал я.
– Сейчас ты будешь смеяться. – вдруг, отстранённо глядя вдаль, сказала Глафира.
– Над чем? – немного опешил я. И действительно, над чем можно было смеяться в Послании к евреям?
– Переключи зрение… – хитро улыбаясь, сказала Глафира.
Я не без труда переключился и обомлел. Прямо перед нами на газоне у белого шара с надписью 75 лет Победы стоял или сидел, там не разберёшь, демон. Росту он был с трехэтажный дом и такой же в ширину. Бес был не простым. Он был экзотическим. Из широких ноздрей вырывался пар, глаза светились красным ядовитым светом, вся его пасть, унизанная тысячами острых, похожих на акульи зубов, была измазана какими‑то зелёными слюнями. Эта башка покоилась на огромной туше с жирным пузом и тремя парами сосков. На шее висели бусы из человеческих черепов, а на руках были браслеты из берцовых костей. Страшен наш незваный гость был до одури.
– Йопсель‑мопсель! Кого мы видим? – протянул я. – Позикус! Ты ли это мой недружище?
– Да! Это я! – с довольным видом протянул демон. – Сам явился к тебе, бесогон. И к тебе, видящая все миры. – добавил Позикус, переводя взгляд на Глашу.
– Позикус! Прощай! – равнодушно сказал я и протянул руку в его направлении, раскрывая ладонь…
– Погоди, бесогон! – заорал инфернальный мачо. – Дай слово молвить! А потом уж решай судить меня или миловать.
– В смысле? Не вели казнить, вели миловать? – спросил я, хитро улыбаясь. – Ты что, сказок начитался?
– … Каких сказок? – удивленно протянул бес. – Хроники какие‑то древние. Я же с Востока. У нас там все другое. Махабхарата, Рамаяна. Пураны разные. А тебя, человек, я не всегда понимаю. Вот и решил немного подковаться. Ваши книги почитать.
– И что же ты, бедолага, читал? – спросил я с показным сочувствием.
– Ну Пушкина, Бажова, Ершова, Аксакова…
– Позикус! А смысл слова сказка ты посмотрел? – спросила Глаша, сдерживая смех.
Демон гордо поднял голову и, сведя глаза к носу, ответил:
– Да! Я ознакомился с определением слова «сказка». В разных источниках. Но… – сказал он и поднял свой страшный когтистый палец вверх, – Они все ошибочные. Там пишется, что сказки вымысел, ложь с каким‑то намеком. А я проверял. Все описано с небольшими допущениями, но достаточно точно.
– Вот это клей! – только и сказал я, поворачиваясь к Глаше. – То есть Конёк‑Горбунок правда? И Царевна‑Лягушка…?
Глаша развела руками и пожала плечами.
– Ты знаешь, я никогда не задумывалась об этом. И не проверяла даже. Сказки и сказки.
Позикус начал раздуваться от гордости. Его распирало от того, что он оказался умнее и начитаннее этих детей Евы. Безусловно, он был наихитрейшим гадом и все это разыграл, чтобы я его сразу не аннигилировал. Честно признаться, любой демон имеет такой запас знаний и опыта, что человеку можно только пыль за ними ловить. Соотношение интеллекта было явно не в нашу пользу.
– Знаешь, бес! Я проверю твои слова и тезисы. И если ты все наврал, то найду тебя, вызову, где бы ты ни был, и наконец‑то отправлю туда, где тебе самое место. – сказал я жестко. – Ты меня обнадежил тем, что Конёк‑Горбунок был на самом деле. Ты даже где‑то подорвал мою веру в прекрасное. И если ты наврал, то тебе кадухис[1].
Демон лупал глазами, Глаша еле сдерживала смех, а я продолжал:
– Во мне сейчас загорелась надежда, что и Меч‑Кладенец существует. И, самое главное, скатерть‑самобранка!
– Это все было! Точно было! Зуб даю! – затараторил Позикус.
– Ну твои зубы при их количестве особой ценой не обладают. Пятьсот давай? – сварливым тоном предложил я.
Позикус мгновенно согласился
– А теперь, если ты такой умный и начитанный, скажи мне: – А та скатерть‑самобранка все может подавать?
Позикус кивнул, как солдат‑первогодка перед генералом. Быстро, четко.
– И сладкую импортную газировку без сахара? – подозрительно прищурившись, спросил я.
Бес сначала опешил от моего вопроса, Глаша, уже не имея сил сдерживаться, откровенно потешалась и открыто хохотала. Но Позикус собрался с духом, напустил на себя серьезный вид и выпалил тоном опытного лектора:
– Человек! Скатерть‑самобранка является сложнейшим инструментом, который одновременно находится в нескольких пространствах, и сделана была великим мастером, имя которого утрачено. И поскольку она инструмент, а не склад товаров, то может материализовывать только то, что просящий себе представляет.
– Ничего не утрачено. Имя мастера кудесник Микула Дабода, и сделал он ее для своей жены, чтобы ей не приходилось готовить на всю ораву его детей и родственников. Ибо мужиков было много, а баба всего одна. Точнее, не делал ее. Он только ее модифицировал как подпространственный двухфазный транспортер‑материализатор. – выдала Глаша на одном дыхании.
– А! Съел, демоняка? – во как мы можем. – сказал я с гордостью за Глашин дар. И добавил: – То есть это, как модем. Модулятор‑демодулятор. Развоп. Развоплощатель‑воплощатель. Как, интересно?
– Не совсем так – сказала Глафира задумчиво. – скорее все же синтезатор. Иначе где‑то бы еда пропадала, когда материализовывалась на столе. А это нарушает законы этики. То есть вселенной.
– Вот это да! – сказал я и обернулся к Позикусу, как бы приглашая его присоединиться к моему восхищению. Но этого не требовалось. Он, как заворожённый, своими красными глазищами уставился на Глашу и открыл свою пасть размером с небольшой гараж.
– Видал? На раз‑два раскатала весь вопрос. – сказал я, улыбаясь.
– Истинно! Тебе, дочь Евы, известны все глубины бытия. – а потом увидев, как я приподнимаю руку и разворачиваю ладонь, затараторил: – Ой! Прости, барин! Оговорился. Это все мое тяжелое детство, недостаток витаминов, игрушки чугунные. Какая же она дочь Евы? Никакая она не дочь ей. Та отступница была. А эта ого‑го‑го… – и очень сильно шлепнул лапищей себя по губищам. – Больше не буду! Не вели казнить, вели миловать!
[1] Кадухис (идиш) – возглас, ставший со временем означать полный конец какого‑либо действа.
