Сестрёнки и прочие. О тех, кто вплетает свою судьбу в нашу жизнь

– Это ж… Это ж как тебя угораздило? – севшим вдруг голосом просипел Михалыч. – Откуда ж ты взялось, чудо хвостатое?

– Миу! – тоненько пискнул котенок, не отводя от него огромных, зелёных глаз, и Михалыч почувствовал, что от взгляда этого маленького, беззащитного существа вдруг растаяло остервенение, да так, что защемило сердце.

Он не считал себя сентиментальным, на бездомных животных всегда смотрел равнодушно. Но и в жестокости к ним никто не мог его упрекнуть. Ну, живут и живут они рядом, размножаются, снуют по своим делам, ищут себе пропитание и кров. Ему‑то какое дело? У него свои заботы, поважнее. Но сейчас почему‑то он почувствовал всю глубину отчаяния, безнадёжности положения маленького серого комочка, чуть не погибшего то ли по собственной глупости, то ли по недосмотру Михалыча. Свои проблемы показались ему теперь мелким недоразумением по сравнению с проблемами этого котёнка. Захотелось успокоить его, приласкать, дать надежду.

– Да ладно, ладно, всё будет нормально! – то ли котенку, то ли себе ворчливым тоном гудел Михалыч, осторожно освобождая малыша из машинного плена. Захлопнув капот, он перебрался вместе с найдёнышем в салон «шестёрки» и внимательно разглядел находку.

Ну, шпротина и шпротина. Таких за свою жизнь он перевидал сотни и до сих пор не обращал на них никакого внимания. Шерсть – клочками, местами испачкана моторным маслом. Ну, как есть – беспризорник! Сидит вот, дрожит. То ль с испугу, то ль намёрзся за свою недолгую жизнь.

– Сейчас. Сейчас согреешься, – Михалыч запустил‑таки двигатель.

Салон прогрелся в считанные минуты. Котёнок дрожать перестал, но продолжал смотреть на Михалыча с испугом и недоверием, хотя и спрятаться под сиденье попыток не предпринимал.

Пытаясь успокоить малыша, Михалыч провёл по худенькой спинке огромной своей ладонью. Тот прикрыл глаза, почувствовав доверие к этому большому, уже не страшному человеку, вдруг громко замурлыкал и полез на колени.

– Ну что ты, что ты… – продолжая поглаживать котёнка, ласково приговаривал Михалыч и чувствовал, как в груди разливается непривычное тепло, а глаза увлажняются.

Он как будто вернулся в детство, когда ребёнком вот так же ласкал любимого кота Ваську и чувствовал ответную любовь маленького своего друга.

– Миу! – не прерывая мурлыканья, пропищал с его колен котёнок и, прищурив глаза, потёрся о руку Михалыча.

– Вот тебе и «Миу!» – хохотнул Михалыч. – Связался чёрт с младенцем! Как хоть тебя звать‑то, пассажир нежданный? Урчишь, как мотор. Будешь Моторчиком? Хотя что же это за имя для кота? Мотя. Мотя и есть! Согласен?

– Согласен, согласен. А кушать дашь? – промурлыкал с подмявом новоявленный Мотя.

– Кушать тебе хозяйка даст. Ну да ладно, давай трогаться, до дому ещё доехать надо! – Михалыч включил передачу и, аккуратно выехав на дорогу, покатил в сторону дома.

Автомобили так же проносились, обгоняя его.

– Спешат, спешат люди, – гудел Михалыч уже без раздражения. – Пусть спешат. А нам с тобой торопиться некуда. – Одной рукой он держал баранку, а другой продолжал наглаживать малыша.

– Вер‑р‑но, вер‑р‑но, – соглашался найдёныш, уютно устроившийся на коленях, и доверчиво смотрел в глаза человеку.

Съехав с трассы, Михалыч подрулил к стоящему на краю улицы дому. Здесь дорога заканчивалась.

– Ну, вот и приехали, Мотя! – Михалыч аккуратно взял котёнка и, прижимая его к груди, осторожно вылез из «шестёрки».

Супруга, которая ждала его у ворот, с улыбкой смотрела, как муж, не закрыв распахнутой двери машины, бережно, словно великую драгоценность, несёт в руках маленького, серого котёнка с большими зелёными глазами.

 

В сто раз вкусней!

 

Утренняя прохлада ещё не перетекла в дневной зной, и компания закадычных друзей наслаждалась лёгким ветерком, приносящим массу летних запахов и приятно ласкающим усатые мордашки.

Хозяин уже выехал на службу. Сестрёнки, Дружок и Малюся по давней традиции расположились в тени яблони на грядке с петрушкой.

Почти годовалая Малюся из мелкого котёнка превратилась в красавицу‑кошку, но характер её разительно отличался от характеров Сестрёнок. Воспитанная Дружком и не признающая более никаких авторитетов, она старалась во всем подражать ему и не отлучалась от него ни на шаг. Вот и сейчас, глядя на Дружка, вывалившего язык набок, она потешно пыталась проделать то же самое, но Малюсин язычок никак не хотел свисать так же свободно.

Младшая, глядя на эту уморительную сцену, улыбалась в лапу, а Старшая по обыкновению, томным взглядом посматривая на неразлучную парочку, пыталась завести светскую беседу:

– Скажи, Дружище, почему вы, собаки, так ненавидите нас, кошек?

– Ну… – Дружок склонил большую голову набок, подумал минутку. – Вот конкретно вас я люблю. А в общем – да, других как‑то не очень…

– Почему? – Младшая сделала вид, что обиделась.

– Племя ваше – воровское! – уверенно заявил пёс. – А я всю жизнь боролся с преступным элементом, и потому мне это не по душе.

– Что за намёки? – возмутилась Старшая. – Сестрёнка, мне кажется, на нас хотят повесить все грехи мира. Пойдём‑ка подальше от этой полицейской морды и не вернёмся, пока не услышим извинений!

Сестрёнки поднялись и, глубоко оскорблённые за весь кошачий род и за себя в частности, нервно подрагивая хвостами, отправились в домик – заедать негодование и бушующий стресс.

Зайдя в домик, они направились было к мискам с кормом… И тут – упс! Кошки резко остановились, распушив хвосты до беличьего состояния. Возле мисок сидел довольно упитанный незнакомый рыжий кот и вылизывал остатки влажного корма из последней миски. Он скользнул взглядом по вошедшим и продолжил свое дело, не обращая на них никакого внимания. Закончив, он с удовольствием облизнулся раз, другой и, наконец, уставился на Сестрёнок наглыми жёлтыми глазами.

– Это… Это что такое?! – опомнившись, возмутилась Старшая. – Ты вообще кто? Тебя как зовут?

– Чубайс, – мурлыкнула рыжая морда, без тени стеснения разглядывая хозяек.

– Тебя что, Чубайс, дома не кормят? – Младшая выпускала и снова прятала когти, будто разминала лапы перед боем.

– Кормят, – сыто мурлыкнул рыжий. – Ещё как кормят! Но это – дома. А добыть на стороне или украсть – это же в сто раз вкуснее, чем лопать из собственной миски.

– Ах ты, рыжая скотина! – возмутилась Старшая. – Сейчас мы тебе покажем «в сто раз вкуснее»! – И, забыв недавнюю обиду, истошно заверещала: – Дружок! Дружо‑о‑ок!!!

Чубайс ловко прошмыгнул в полуоткрытую дверь и присел у калитки, насмешливо поглядывая на Сестрёнок и на приближающихся лёгкой трусцой Дружка с Малюсей. При этом Малюся старательно пыталась изобразить пружинящий бег своего воспитателя.