Словно мы злодеи

Прошла неделя, прежде чем случилось еще хоть что‑нибудь интересное. После занятия у Фредерика (во время которого все обсуждали тонкую грань между гомосоциальностью и гомоэротизмом в печально известной «сцене в шатре» и балансировали между весельем и смущением), мы вместе спускались по лестнице, жалуясь на голод. В кафетерии – некогда служившем парадной столовой семейства Деллакеров – в полдень было полно народу, но наш всегдашний столик оказался свободен и ждал нас.

– Подыхаю как жрать хочу, – объявил Александр, набрасываясь на свою тарелку, хотя мы еще рассесться не успели. – Мне от этого поганого чая в таких количествах нехорошо.

– Может, если бы ты завтракал, все бы обошлось, – сказала Филиппа, с отвращением следя за тем, как он набивает рот картофельным пюре.

Ричард пришел с опозданием, в руке у него был уже распечатанный конверт.

– Почта пришла, – сказал он и сел к столу с краю, между Мередит и Рен.

– Нам всем? – спросил я.

– Полагаю, да, – ответил он, не поднимая глаз.

– Я схожу, – сказал я, и пара человек, когда я встал, пробурчала себе под нос «спасибо».

Почтовые ящики стояли в конце кафетерия, и я сперва отыскал на стене, составленной из маленьких деревянных ячеек, свое имя. Филиппа была ближе всех ко мне, потом шел Джеймс, а остальные растянулись далеко во все концы алфавита. Во всех ячейках лежали одинаковые прямоугольные конверты, на которых мелким изящным почерком Фредерика были написаны наши имена. Я отнес их к столу и раздал.

– Что это? – спросила Рен.

– Понятия не имею, – ответил я. – Не могут же нам уже раздать задания для промежуточного экзамена по сценречи?

– Нет, – сказала Мередит, уже разорвавшая свой конверт. – Это «Макбет».

Остальные тут же замолчали и принялись вскрывать свои конверты.

В Деллакере каждый год проходило несколько традиционных мероприятий. Пока погода держалась теплая, художники воссоздавали мелками «Звездную ночь» Ван Гога. В декабре лингвисты устраивали чтение «Ночи перед Рождеством» на латыни. Философы каждый январь заново строили свой Корабль Тесея, а в марте проводили симпозиум, вокалисты и инструменталисты давали в День святого Валентина «Дон Жуана», а танцоры в апреле – «Весну священную» Стравинского. Студенты театрального показывали на Хэллоуин сцены из «Макбета», а на рождественской маске – сцены из «Ромео и Джульетты». Первый, второй и третий курс почти не привлекали, так что я понятия не имел, как распределяются роли.

Я сломал печать на своем конверте и вытащил открытку, на которой бисерным почерком Фредерика были начертаны еще пять строк:

 

Пожалуйста, будьте у начала тропы без четверти двенадцать в Хэллоуин.

Подготовьтесь к сцене 3 акта I и сцене 1 акта IV.

Вы будете играть Банко.

Явитесь в костюмерную в 12:30 18 октября для примерки костюма.

Не обсуждайте это с однокурсниками.

 

Я растерянно смотрел на открытку, гадая, не случилась ли канцелярская ошибка. Снова проверил конверт, но на нем точно было написано «Оливеру». Поднял глаза на Джеймса, понять, не заметил ли он чего‑нибудь необычного, но его лицо ничего не выражало. Я ожидал, что при Ричарде‑Макбете Банко будет играть он.

– Что ж, – несколько озадаченно произнес Александр. – Надо понимать, мы не должны об этом говорить.

– Нет, – сказал Ричард. – Такова традиция. На рождественской маске так же, мы не должны знать, кто кого играет, до выхода на сцену.

Я и забыл, что он в прошлом году играл Тибальта.

Я пытался что‑то понять по лицам девочек. Филиппа, казалось, не удивилась. Рен выглядела взволнованной. Мередит – немного настороженной.

– А репетировать мы вообще не будем? – спросил Александр.

– Нет, – снова отозвался Ричард. – Завтра у тебя в почтовой ячейке будет лежать пьеса с пометками. Потом просто учишь текст и приходишь. Извините.

Он отодвинулся вместе со стулом и вышел из‑за стола, не сказав больше ни слова. Рен и Мередит обменялись недоумевающими взглядами.

Мередит: Что с ним?

Рен: Полчаса назад все было в порядке.

Мередит: Ты пойдешь или мне сходить?

Рен: Флаг тебе в руки.

Мередит со вздохом вышла из‑за стола, оставив на тарелке половину пастушьего пирога. Александру, доевшему свой, хватило воспитания, чтобы подождать целых три секунды и лишь потом спросить:

– Как думаете, она вернется доесть?

Джеймс подтолкнул к нему тарелку:

– Ешь, животное.

Я обернулся. Мередит поймала Ричарда в углу, возле кофеварок, и, нахмурившись, слушала его. Она коснулась его руки, что‑то сказала, но он отдернул руку и вышел из кафетерия; его глаза, как тень, омрачало смятение. Мередит смотрела ему вслед, потом вернулась к столу и сказала, что у Ричарда мигрень, он пошел обратно в Замок. Того, что ее тарелка исчезла, она явно не заметила и снова села за стол.

Пока тянулось время обеда, я ел и слушал разговоры остальных – они жаловались на то, сколько текста нужно выучить для «Цезаря» до выхода на сцену без книг через неделю. Конверт тяжелым грузом лежал у меня на коленях. Я смотрел поверх стола на Джеймса. Он тоже молчал, не особенно прислушиваясь к беседе. Я перевел взгляд на Мередит, потом на пустой стул Ричарда и невольно ощутил, что баланс власти каким‑то образом сместился.

 

Сцена 9