Словно мы злодеи
Филиппа: Просто иди спать.
Рен медленно встала, промаргивая отпечаток огня на сетчатке.
– Наверное, всю ночь буду лежать и повторять монолог, – сказала она.
– Пойдем покурим? – Александр (опять) допил виски и скручивал на столе косяк. – Может помочь расслабиться.
– Нет, спасибо, – ответила Рен, выходя в коридор. – Спокойной ночи.
– Как хочешь. – Александр зачесал волосы назад, воткнул косяк в угол рта. – Оливер?
– Если я помогу тебе его скурить, завтра проснусь без голоса.
– Пип?
Филиппа подняла очки на темя и мягко откашлялась, пробуя горло.
– Господи, как ты дурно на меня влияешь, – сказала она. – Ладно, давай.
Он кивнул, уже на полпути из зала, руки в карманы. Я посмотрел им вслед, немного завидуя, потом снова привалился к подлокотнику дивана. Я пытался сосредоточиться на тексте, в котором было такое количество пометок, что он почти уже не читался.
Перикл: Прощай, Антиохия! Я узнал,
Что люди, не стыдящиеся дел
Черней, чем ночь, из кожи лезут вон,
Чтоб доступ к ним был свету прегражден.
Виною порождается вина.
Как дым с огнем, кровь с похотью дружна[1].
Я вполголоса пробормотал последние две строки. Я знал их наизусть, знал уже не первый месяц, но меня все равно грыз страх забыть слово или фразу во время прослушивания. Я взглянул на Джеймса, сидевшего в другом конце зала, и спросил:
– Ты никогда не думал, знал ли Шекспир эти монологи так же хорошо, как мы, хоть наполовину?
Он отвлекся от того, что читал, поднял глаза и ответил:
– Все время думаю.
Я изобразил улыбку: меня хоть как‑то поддержали.
– Что ж, я сдаюсь. Так ничего и не сделал.
Джеймс посмотрел на часы.
– Я, по‑моему, тоже.
Я сполз с дивана и направился за Джеймсом по винтовой лестнице в нашу общую спальню – точно над библиотекой, верхнюю из трех комнат в каменной надстройке, которую обычно называли Башней. Раньше здесь был просто чердак, но в семидесятые паутину и хлам убрали, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя здесь поселились мы с Джеймсом: две кровати с синими деллакеровскими покрывалами, два уродских старых шкафа и несколько разномастных книжных полок, слишком неприглядных для библиотеки.
– Думаешь, все выйдет, как говорит Александр? – спросил я.
Джеймс стянул футболку, растрепав волосы.
– По мне, все слишком предсказуемо.
– А когда нас удивляли?
– Фредерик постоянно меня удивляет, – сказал Джеймс. – Но последнее слово будет за Гвендолин, как всегда.
– Дай ей волю, Ричард бы играл всех мужчин и половину женщин.
– А Мередит, таким образом, другую половину. – Он прижал ладони к глазам. – Когда у тебя завтра прослушивание?
– Сразу после Ричарда. А Филиппа после меня.
– А я за ней. Господи, я за нее так переживаю.
– Да, – сказал я. – Удивительно, как она не вылетела.
Джеймс задумчиво нахмурился, выпутываясь из джинсов.
– Ну, она покрепче других. Может, поэтому Гвендолин ее и мучает.
– Просто потому, что она выдержит? – спросил я, сбрасывая одежду кучей на пол. – Жестоко.
Он пожал плечами:
– Это же Гвендолин.
– Если бы решение принимал я, я все сделал бы наоборот, – сказал я. – Александра Цезарем, а Ричарда Кассием.
Джеймс откинул одеяло и спросил:
– А я так и буду Брутом?
– Нет. – Я швырнул в него носок. – Ты – Антоний. В кои‑то веки я получу главную роль.
– Ты еще будешь трагическим героем. Просто дождись весны.
Я поднял глаза от ящика комода, в котором копался.
– Фредерик опять делился с тобой секретами?
Джеймс лег и закинул руки за голову.
– Ну, допустим, он упомянул «Троила и Крессиду». Ему пришла в голову фантастическая мысль поставить ее как битву полов. Все троянцы – мужчины, все греки – женщины.
– Безумие.
– Почему? Про секс в пьесе не меньше, чем про войну, – сказал Джеймс. – Гвендолин, конечно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, но тогда тебе достается Троил.
– А почему вдруг не ты Троил?
Он поворочался, выгнул спину.
– Ну, допустим, я заметил, что хотел бы внести в свое резюме больше разнообразия.
Я уставился на него, не зная, чувствовать ли себя оскорбленным.
– Не надо так на меня смотреть, – сказал Джеймс с оттенком упрека в голосе. – Он согласился, что нам всем не повредит выйти за привычные рамки. Меня достало играть влюбленных дураков вроде Троила, а тебе, уверен, надоело вечно играть второстепенных персонажей.
Я плюхнулся спиной на кровать.
– Да, наверное, ты прав.
Пару секунд я позволил мыслям поблуждать, потом со смешком выдохнул.
– Что смешного? – спросил Джеймс, потянувшись выключить свет.
– Тебе надо играть Крессиду, – ответил я. – Ты из нас единственный достаточно хорош собой.
[1] У. Шекспир. Перикл. Акт I, сцена 1. Перевод И. Мандельштама.
