Смеющийся хрусталь небосвода

Вернувшись домой, Иван Феликсович бросился уничтожать следы ее пребывания и реализованных эмоций. Он придирчиво осмотрел результаты работы, сам себя похвалил, после чего налил кофе, сел на кухонный табурет и, глядя в то же окно, стал выжидать время до встречи с женой. В голове беспрерывно, как зацикленные, крутились кадры событий последних дней. Самые возбуждающие моменты мозг воспроизводил в виде стоп‑кадров, выуживая, для пущей реалистичности, из глубин памяти волнительные ароматы и пробегающие волнительной судорогой от макушки до пальцев ног волшебные образы. Он предчувствовал, что произошедшее поглотит кипящей молочной пеной всего его, станет воспалять его воображение даже во время разговоров с Верой, коллегами, друзьями. Он, правда, давно освоил способность поддерживать беседу, решать задачи, при этом мысленно укрывшись звездным небом на берегу буйного океана. Эта способность не раз избавляла его от смертной скуки на рабочих внутренних собраниях, которые он терпеть не мог за их бессмысленность и пустословие: суть часовых совещаний легко укладывалась, за редчайшим исключением, в пятнадцати‑двадцати минутах. Про себя Иван Феликсович называл коллег, прожигающих рабочее время, а на деле жизнь, «квакерами». Конечно, к религиозному течению это не имело никакого отношения, но непрерывно, пространно и с удовольствием «квакающие» о несущественном сотрудники компании раздражали, и мечтал, что не раз помогало в минуты отчаяния или легкой грусти.

По выходным, Иван Феликсович встречал жену, возвращавшуюся с работы, у метро, где одну из остановок совершал автобус служебной развозки. Комбинат по производству цветных металлов находился в часе езды от их дома, но из‑за нередких пробок, извечной проблемы любого большого города, время маршрута удлинялось до полутора, а иногда, и до двух часов.

Вера легко соскочила со ступеньки огромного, похожего на горбатый айсберг, автобуса, и в легкие Ивана Феликсовича ворвался аромат любимых духов. Если раньше Иван Феликсович улавливал носом пряные нотки с наслаждением, то сейчас от них исходили неопределенность и страх.

– Как твое воскресенье? – Вера чмокнула мужа в щеку, обрадованно щуря глаза.

Она, хоть и устала, пребывала в отличном настроении: на планерке объявили, что после майских праздников произойдут кадровые перестановки, и, возможно, ее назначат старшим мастером гидрометаллургического отделения. Иван Феликсович искренне порадовался успехам жены, и это позволило забыть на время о внутреннем волнении. За рассказом о нескольких производственных эпизодах, они вошли в арку, и, повернув влево, достигли подъезда.

Металлическая, видавшая виды, дверь имела два режима работы. Она либо открывалась не с первого раза, либо не закрывалась вовсе. Сегодня электромагнитный замок решил отдохнуть, впуская всех желающих без разбора. Стены подъезда недавно подверглись жестокому ремонту, и свежая еще желтая краска струпьями подтеков едва скрывала предыдущую, синюю. Узкий, похожий на гроб, лифт с трудом вмещал трех некрупных персон, хоть и был рассчитан на четырех. Со страшным скрипом, по словам Веры, напоминающим «мучения дикой собаки динго», лифт прибыл на первый этаж и раскрыл процарапанные по низу дрожащие створки.

Вера с мужем вошли, и вслед за ними в тесную (и откуда взялась?) кабину юркнула тетка лет пятидесяти с перекошенным лицом. Иван Феликсович ее сразу узнал, она жила на восьмом этаже и работала, судя по ее частым разговорам по телефону с клиентами, риэлтором, как и Сергей Тухленков. Доехав до пятого этажа, риэлтор и Иван Феликсович вышли на площадку, а Вера не успела, и лифт уехал на восьмой этаж. Пока они ждали Веру, «кривомордая», как мысленно окрестил тетку Иван Феликсович, выговаривала ему по поводу незнания этикета и невоспитанности. По ее разумению, выходило, что тетку следовало запустить в кабину первой, и сейчас бы не произошло такого казуса, и вообще, «провинциалам следовало бы почитать о хороших манерах, прежде чем приезжать в столичный город». Иван Феликсович молчал, покорно ожидая жену, которая, улыбаясь, уже выходила из раздвинувшихся металлических створок и услышала последнюю фразу, мгновенно все поняв.

– Да пошла ты к черту! – Вера со злостью несколько раз пнула по закрывающимся дверям лифта, в которых исчезала еще более покореженная физиономия тетки‑риэлтора, тужась и выдувая, как жаба, из себя слова‑пузыри. Она явно не ожидала такой реакции от молодой красивой женщины, поэтому ответ ее уже из уносящегося наверх лифта звучал нелепо и жалко.

– Не знаю, что лучше: любить тебя или бояться? – шутливо заметил Иван Феликсович, открывая дверь квартиры и пропуская Веру вперед.

– Тебе воспитание не позволяет теткам давать отпор, так что я за тебя это с удовольствием сделаю, – ответила Вера, скидывая грозные ботиночки.

Ночью Иван Феликсович долго не мог уснуть, в памяти всплывали волнующие события двух прошедших дней, но больше всего тревожил вопрос: что же будет дальше и как со всем этим жить? Под мерное дыхание Веры перед его глазами вспыхивал и колыхался цветными мазками, словно на картинах экспрессионистов, милый образ Сони. Мысли стрелками испорченных часов непрерывно крутились, не принося ночного спокойствия. Только под утро он провалился в неровный и больше похожий на бодрствование сон.

Понедельник выдался дымчато‑солнечным и душным – дело явно шло к грозам и затяжным беспощадным ливням, против которых у петербуржцев не было приемов, кроме как остаться дома, заболеть или просто умереть. Смена погоды или даже намек превращала головы метеозависимых людей в колокола, чугунные языки которых без устали и немилосердно раскачивали невидимые звонари и били, и били ими о черепные коробки, не щадя ничего и никого.

После обеда Ивану Феликсовичу позвонил Григорий и попросил о встрече вечером, что было неожиданно. Встречались друзья, как правило, по пятницам, и очень редко по будням, обоих выматывала работа. Одного – однообразием и монотонностью офисного бытия в виде руководителя отдела продаж, второго – суровой непредсказуемостью начальника цеха металлургического производства. Было кое‑что еще, что немного беспокоило Ивана Феликсовича. Григорий хотел увидеться в девятнадцать‑тридцать. Как раз на это время был забронирован столик в кафе рядом с домом Ивана Феликсовича, и он уже предвкушал. Нет, не ужин, а приятные его последствия. Вера сегодня была в ночную смену, поэтому ночь была в полном распоряжении новоиспеченных влюбленных. Нехорошее предчувствие неприятно кольнуло Ивана Феликсовича в районе желудка, когда он вспомнил, что Григорий не только не собирался пояснять причину встречи, но был краток, резко, словно приказал, завершил разговор. На все попытки выяснить причину встречи, Григорий отделался банальной фразой о том, что это не телефонный разговор. Друг есть друг, поэтому Иван Феликсович, конечно, не мог не встретиться. Слишком длинный путь они вместе прошагали, и оба ценили и берегли близкие отношения. Предупредив Соню о задержке, как минимум, на час, он как вилка впился в желе своей такой привычной и от этого такой родной рутины.