Солнце и Замок

– По‑моему, таков мой долг. Но скажи тогда вот что: допустим, Цадкиэль не соизволит занять Трон Правосудия и назавтра. Позволят ли нам дождаться его здесь? И разве не все вы такие же иерограмматы, как он? И все ли вы говорите нашим языком? Услышав его из твоих уст, я был весьма удивлен.

Шел я на полшага позади, и вследствие этого ей приходилось говорить со мною, оглядываясь через плечо. Улыбнувшись шире прежнего, моя собеседница поотстала от остальных и взяла меня под руку.

– Сколько вопросов! Как же запомнить их все, а уж тем более ответить на каждый?

Пристыженный, я забормотал извинения, однако, невероятно взволнованный теплым, ищущим прикосновением ее руки, не сумел выговорить ничего внятного.

– Впрочем, ради тебя я, так уж и быть, постараюсь. Цадкиэль ожидается завтра, но к чему ты об этом спрашиваешь? Неужели боишься стосковаться по мытью палуб и тасканию тяжестей?

– Нет, госпожа, – выдавил я. – Мог бы, остался бы здесь навсегда.

Улыбка ее угасла.

– На нашем острове ты пробудешь, общим счетом, менее суток. Придется тебе – нам с тобой, если ты того хочешь – извлечь из этого времени все возможное…

– Разумеется, хочу! – ответил я, нисколько не покривив душой.

Выше я писал, что выглядела она совершенно обычной женщиной средних лет, и вправду, так оно и было: невысокого роста, с заметными морщинками в уголках глаз и губ, виски серебрятся легкой изморозью седины… однако во всем этом чувствовалась некая неодолимая притягательность. Возможно, причиной тому была всего‑навсего аура острова – в силу схожих причин некоторые из обычных людей находят привлекательными всех экзультанток без исключения. Возможно, все дело заключалось в ее глазах, огромных, блестящих, отливающих не померкшей с возрастом синевой глубин йесодского моря. Возможно, необычайную привлекательность ей сообщало нечто третье, ощущаемое подсознательно… однако я вновь почувствовал то же самое, что и в тот день, когда, будучи много моложе, встретил Агию – всепоглощающее желание, по сути плотское, однако ж одухотвореннее любой веры, ибо вся плоть его немедля сгорела в его же собственном пламени.

– …после предварительного разбирательства, – закончила она.

– Разумеется, – откликнулся я. – Разумеется. Что я? Покорный раб госпожи.

Знал бы я, на что соглашаюсь!

Впереди с воздушной легкостью перистого облака поднималась ввысь широкая белокаменная лестница, окаймленная по бокам фонтанами. Моя собеседница с лукавой, безмерно притягательной улыбкой смерила ее взглядом.

– Что ж, если ты вправду мой раб, повелеваю: неси меня наверх, и неважно, хромой ты или вовсе безногий!

– Отнесу с радостью, – ответил я и наклонился, будто затем, чтоб подхватить ее на руки.

– Нет, нет, – рассмеялась она и с девичьей легкостью двинулась наверх. – Что скажут твои товарищи?

– Что мне оказана небывалая честь.

– И не решат, будто ты ради нас бросил Урд? – с улыбкой шепнула она. – Зал Правосудия уже близок, однако ответить на твои вопросы я постараюсь. Времени хватит. Во‑первых, не все мы иерограмматы. Часто ли на Урд дети санньясинов становятся святыми сами? Во‑вторых, по‑вашему не говорю ни я, ни еще кто‑либо из нас, и ты по‑нашему не говоришь тоже.

– Но, госпожа…

– Не понимаешь?

– Нет…

Сказанное ею казалось настолько абсурдным, что иного ответа у меня не нашлось.

– Объясню после предварительного разбирательства. А сейчас я должна попросить тебя о небольшой услуге.

– Все, что угодно, госпожа.

– Благодарю. Если так, будь добр, отведи эпитома на скамью подсудимых.

Я озадаченно поднял брови.

– Мы испытываем, судим его с согласия жителей Урд – тех, кого он представляет здесь, на Йесоде. В ознаменование этого его должен препроводить на скамью подсудимых один из вас, такой же, пусть даже не столь выдающийся, представитель вашего мира, как и он сам.

– Хорошо, госпожа, я согласен, – кивнул я, – покажи только, куда его следует отвести.

– Прекрасно. Что ж, страж у нас есть, – сообщила она сопровождавшим ее йесодцам.

Те одобрительно кивнули, и тогда моя спутница, взяв пленника за плечо (хотя он легко мог бы воспротивиться), подвела его ко мне.

– Твоих товарищей мы отведем в Зал Правосудия сами, а там я объясню им, что происходит. Тебе это, думаю, ни к чему. А ты… как тебя зовут?

Тут я слегка замялся, гадая, известно ли ей имя настоящего эпитома.

– Ну же, неужто это такая страшная тайна?

Что ж, признаться мне в скором времени предстояло, так или иначе, хотя я надеялся прежде послушать, о чем будет говориться на предварительном разбирательстве, дабы подготовиться и встретить свой черед во всеоружии. Приостановившись вместе с нею под портиком, я ответил:

– Имя мое – Севериан, госпожа. А как, позволь узнать, звать тебя?

Новая ее улыбка оказалась столь же неотразимой, как и первая на моей памяти.

– В своем кругу имена нам ни к чему, но теперь, познакомившись с тем, кто нуждается в них, я назовусь Афетой. Не бойся, – добавила она, заметив сомнение в моем взгляде, – те, кому ты назовешь это имя, поймут, о ком речь.

– Благодарю, госпожа.

– Ну, а теперь веди его – вон под ту арку, – велела Афета, указав вправо. – За нею увидишь длинный эллиптический коридор. Дверей в его стенах нет, заблудиться негде. Следуй им до конца, и коридор приведет вас в Зал Правосудия. Взгляни на его руки: видишь, как они скованы?

– Да, госпожа.

– В Палате увидишь кольцо для пристегивания подсудимых. Веди его прямо туда, пристегни – найти разъемное звено и разобраться во всем нетрудно, займи место среди свидетелей, а по завершении заседания дождись меня. Я покажу тебе все чудеса нашего острова.

О чем речь, тон ее не оставлял никаких сомнений.

– Но я ни в коей мере недостоин сего, госпожа, – с поклоном ответил я.

– А вот об этом предоставь судить мне. Ступай. Сделай, как велено, и не останешься без награды.