Солнце светит одинаково
Что и говорить: популярность этого человека была колоссальна! Вот уж кого действительно любил народ! За правду, за искренность, за то, что свой! Его хриплый, мужественный голос обладал множеством оттенков и был то проникновенно‑тёплым, то гневно‑возвышенным, то притворно‑дурашливым, то леденисто‑злым. В нём было два актёра – помимо лицедея ещё и актёр‑голос, который умел завоевать всякую душу.
«Я «Як»‑истребитель…», – пел он, и женская душа таяла, а мужская наполнялась отвагой и благородством. И первый актёр становился неважен, тем более что иногда у него западало на взмахе веко и кривился рот.
А ко всему в самом начале Высоцкий предложил передавать ему записки с вопросами, и в перерывах между песнями завязывалось удивительное общение, лёгкое и простое, каким оно бывает с близким человеком.
Это был незабываемый вечер, событие, которого не ждёшь, к которому не готовишься, которое, как и все чудесные явления, случается внезапно. Впрочем, большинство неприятностей также происходит неожиданно.
Месяц май встречал за порогом без излишних нежностей. В воздухе стояла свежесть – то ли как отзвук недавних апрельских морозцев, то ли как предвестник будущих летних дождей. Заставляя поёжиться, эта прохлада, тем не менее, добавляла в настроение бодрости, и не хотелось разъезжаться по домам.
Неретин прошептал что‑то на ухо Лене, она кивнула.
– Давайте закупимся в «Елисеевском» – и к нам! – предложил Леонид.
– Отлично!
– Мы за! – послышались восклицания.
Елена, вдруг спохватившись, шепнула мужу:
– Как же мы все у нас поместимся?
Народу набиралось действительно в избытке, потому что многие из группы Бельского были со своими вторыми половинами (сам же Бельский отбыл с Ариадной на персональной «Волге» сразу по окончании вечера).
– Не переживай! Как‑нибудь! По‑студенчески!
Они и вправду были все молодые люди – в недавнем прошлом студенты, воспринимавшие комфорт как приятный, но не обязательный атрибут жизни.
Выходя из гастронома, Леонид и Лена, не сговариваясь, улыбчиво взглянули друг на друга: им обоим вспомнился их поход на первом курсе в кафе «Север», которое находилось как раз напротив «Елисеевского».
Потом они шли вниз по улице Горького к метро через океан света, беспокойный, полный движения. Огни иллюминации то гасли, то вспыхивали, бежали, зажигались звёздами, рассыпались салютами.
Этот океан, казалось, дотягивался до самого неба, но был бессилен поглотить его. Небо оставалось лишь подсвеченным, не отдавая своих тёмных глубин.
Как же замечательно заканчивался этот день! Всем было по‑студенчески весело и беззаботно. Никак не могли разойтись, тянули до последнего, благо метро в предпраздничные дни закрывалось на час позже.
Когда гости ушли, Леонид и Лена долго стояли на балконе, слушая звучание города, похожее на монотонный шум далёкого самолёта, любуясь заревом праздничной иллюминации над Москвой, и так покойно было на сердце…
А рядом прислонялось к перилам тихое, незаметное Счастье.
Шальная любовь
Елена Тихоновна лукавила, говоря Сомову, что не помнит года, на который пришлось описанное им 8 мая.
Всё она отлично помнила!
В тот день у неё начался морок, ставший истинным сумасшествием и её сладким стыдом.
Она не знала и сама, зачем рассказала о торжественном вечере Арсению. То есть в принципе, знала: чтобы передать дух времени и т. д., но память, как её ни удерживай, вовсе не замолкает с последним сказанным тобою словом.
Елена Тихоновна вдруг испугалась прошлого и впала в наивный самообман, будто если событие точно не датировано, то его как бы и не существовало.
Уж какие там флюиды и что заносят они в женскую головку, ведомо одному Богу!
Тогда, на концерте, словно кто‑то подтолкнул её – она обернулась и встретилась взглядом с сидевшим левее осанистым молодым человеком. Это был тип русака: широкоплечий, крупнолицый, светловолосый, сероглазый. Похоже, он давно смотрел на неё, отчего она и обернулась, а он, застигнутый врасплох, не стушевался, не отвёл глаз, а как‑то очень по‑доброму улыбнулся.
И в ту же секунду мир для неё перевернулся.
Строго говоря, этот штамп не отражает действительности, ибо у человека в состоянии ошеломлённости верх и низ местами не меняются. Это больше похоже на то, как увидеть привычную картину переписанной в ином освещении. Говорят же, «увидеть мир в другом свете»! И штука вся в том, что не в природе, но в твоей голове этот свет то ли прищурился, то ли качнулся косым лучом! И ничего, как ни старайся, не станет прежним!
Леонид сидел справа – с улыбкой слушал девушек, поющих частушки, ещё правее, через Гену Агеева и его жену Аню, сидел Ладеев… Это был старый мир, но и всё уже было в нём не так!
Лена всерьёз испугалась…
А всё‑таки взгляд сам собою тянулся к левому плечу, и от искушения оглянуться замирало сердце!
И только с появлением на сцене Высоцкого спало её внутренне напряжение. Лена позволила себе оглянуться. Дважды. И поняла, что непременно погибнет, если он найдёт способ познакомиться!
А ничего и искать не пришлось! Когда по окончании вечера все вышли на улицу, мужчина оказался в компании коллег Леонида.
– Познакомьтесь, – сказал Леонид, обрекая на погибель собственную жену.
Как же переменчиво состояние души! Ещё недавно съёживалась она от страха, а теперь – только держи за крылья, чтоб не улетела!
Пока они ехали в «Елисеевский», потом к ним домой, пока общались весёлой компанией – ощущение счастья не покидало Лену. Счастья забытого, особого рода, которое явилось когда‑то вместе со школьной любовью. Оно как первые серёжки: бижутерия, а нет милее сердцу!
Оказывается, дважды войти в одно и то же счастье – возможно! И это – тоже счастье!
Незадолго до того, как все разъехались, они стояли вдвоём на балконе. Они не обнимались, не целовались украдкой – только его рука накрывала её ладонь, под которой лежала записка с его телефоном.
– Позвони, когда захочешь, – сказал он, – я живу один…
– Мы сумасшедшие, правда?
– Правда…
Когда гости разъехались, Лена снова вышла на балкон. Через дверь она смотрела на заснувшего в кресле Леонида. За спиной – ночь, перед ней – комната, освещённая люстрой, а она – на границе двух миров: огромного, гулкого и крохотного, тихого.
Стало зябко, чёрный мир обнимал её за плечи, но она не уходила.
– Я тебя не люблю, – холодно улыбнулась она спящему Ete‑ретину. – И никогда не любила…
