Солнце светит одинаково
Группу Бельского расформировывали, большую её часть уводил с собой Ладеев, которому предложили возглавить научное направление в академическом институте. Неретину определённо нашлось бы там достойное место, например, заведующего лабораторией, но он всё сомневался, всё не говорил да.
Его не оставляло ощущение, будто по отношению к Бельскому свершается несправедливость!
Феоктист Владимирович более двух месяцев находился в больнице (никто ничего официально не объявлял, но ходили слухи, что у него онкология), и решение о роспуске его группы выглядело как‑то подло. Создавалось впечатление, будто у него завёлся влиятельный недоброжелатель, решивший воспользоваться ситуацией.
«Перестань придумывать! – говорил Леониду Ладеев, принявший руководство проектом. – Подумай сам: мы свою задачу выполнили, исследовательские работы завершены, если испытания пройдут успешно, – какая надобность будет в нашей группе?»
Да, теперь пора: испытания прошли отлично, нужно делать выбор!
– Нет, Андрей, я останусь… Дождусь Бельского, а там поглядим…
– Дождёшься Бельского? – во взгляде Ладеева отразилась немая жестокая правда. – Смотри, парень, решать тебе!
Феоктист Владимирович Бельский ещё застал указ о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда, но к тому времени, когда в Кремле состоялось вручение наград, он уже покинул этот мир.
Незадолго до своего ухода он сказал Ариадне, держа в руке её ладонь.
– Ты была самым главным человеком в моей жизни!
– Но я не сумела тебя уберечь… – ответила ему жена и, теряя голову от горя, попросила: возьми меня с собой…
– Куда? – он слабо улыбнулся. – Туда, где ничего нет? Атеистам грустно умирать…
Его звезду Героя и орден Ленина вручили Ариадне.
Она осунулась, стала сухой, лёгкой, а глаза сделались тихими и тёмными, как бездны. Какой‑то печальный покой овладел Ариадной, и жесты её, раньше порывистые, были теперь медлительны, округлы…
От прежнего человека остались лишь оболочка и имя.
«Бедная Ариадна!» – думал каждый, невольно (и по обыкновению) примеряя чужое несчастье на себя и с собой же пытаясь договориться: нет, сегодня я об этом думать не буду, сегодня праздник!
Вторым в коллективе Героем Соцтруда стал Ладеев. Остальные члены группы, все без исключения, были награждены орденами и медалями. Конечно же не обошлось без обид, о которых говорил Ладеев и предсказать которые было нетрудно, ибо среди награждённых всегда находятся те, кто считает недооценёнными свои заслуги.
Неретин получил орден Трудового Красного Знамени и был вполне доволен.
А вскоре ему выделили новую жилплощадь, и они с Леной и сыном переехали в просторную трёхкомнатную квартиру на Ленинском проспекте!
Как и намечалось, Неретин остался на прежнем месте, а Ладеев обосновался в одном из институтов Академии наук СССР.
Оставаясь в своём НИИ, Леонид, конечно, понимал, что, с одной стороны, он слишком молод для какой‑либо солидной должности, но, с другой – за его спиной работа в легендарной (уже ставшей таковой) группе Бельского, признание заслуг…
И всё‑таки он не ожидал, что его назначат так высоко – заведующим отделом!
Леонид даже растерялся, поскольку эта должность обязывала быть не столько учёным, сколько руководителем.
Он вспомнил, как возглавлял бригаду грузчиков на картошке (единственный случай, когда ему довелось быть начальником), и вдруг взбодрился! Не боги горшки обжигают!
Это стало началом пути, по которому шли все выдающиеся учёные‑практики, поскольку добиться прорыва в какой‑либо области без умелой организации научно‑производственного процесса невозможно.
Первым делом Леонид принялся подтягивать к себе людей незаурядных, с которыми был дружен, знаком или когда‑то пересекался.
Вскоре в отделе появился и его старый друг Гена Завьялов – человек, несомненно, талантливый, но зачахший в своём институте приборостроения на должности старшего инженера.
Так мало‑помалу образовался костяк отдела. Теперь можно было смело идти на приступ давно маячивших на горизонте научных «крепостей».
* * *
Сомов прервался.
– Елена Тихоновна, у меня тут ещё несколько страниц в том же духе. И написанное мне, честно говоря, не нравится. Во‑первых, я не очень представляю, чем они там занимались, а вы мне не даёте никакой конкретики. Во‑вторых, сам я ничего домыслить не могу, потому что не знаком со спецификой работы в научно‑исследовательском институте. И в третьих, это же было время удач, позитива, так ведь? А писать о хорошем чрезвычайно сложно! В общем, получилось несколько страниц воды…
Елена Тихоновна рассмеялась:
– Понимаю вас, Арсений! Литературе нужны драмы и трагедии, а много ли можно написать о счастье? Ну или просто о благополучии? Встал человек утром, улыбнулся солнцу, пошёл на любимую работу, вернулся вечером к обожаемой жене… Тоска!
– Ну есть, конечно, способы… Солнечное утро, например описать; героя по пути на работу окунуть в воспоминания о детстве, а вечер сдобрить эротикой, мол, неспроста жена им так обожаема… Рассказ – не больше… На повесть не рассусолишь. В общем, у меня там, если всю воду вылить, останется, что Леонид Васильевич успешно руководил отделом, потом стал заместителем директора института, директором, доктором наук… Я его до перестройки довёл.
– Всё правильно. И да, мы жили спокойной, размеренной жизнью, растили сына, были здоровы, полны сил. Ничего особенного: в каждой семье, наверно, бывает такой период процветания.
– Мне читать?
– Не стоит. Надеюсь, вы льёте воду тем же отменным слогом, что и всегда.
– Боюсь, вы преувеличиваете мои способности…
Сомов выдержал конфузливую паузу, потом сказал:
– Я тут в архиве Леонида Васильевича копался и вот что нашёл.
Он достал фотографию полковника Вересова.
– Это кто?
Арсений Ильич испугался, потому что в следующее мгновение Елена Тихоновна превратилась в изваяние. Из её потемневших глаз ушла жизнь, и помертвело, заострившись, лицо.
– Елена Тихоновна… – осторожно позвал Сомов. – С вами всё в порядке?
Не сразу, но она очнулась, глубоко вдохнула, глаз её посеребрился одиноко прилетевшей искрой.
– Это Лёня, – прошептала она.
– Простите, я не очень понимаю… Кто?
