Солнце светит одинаково
Да только зачем им пистолеты при таком спутнике? Бритый налысо человек‑гора решительно подошёл к Гене и, ухватив его за затылок, дважды ударил лицом о стол… У Гены пошла носом кровь.
– Тебе сутки! Не вернёшь деньги – будет счётчик! – гортанно, с кавказским акцентом изрёк тот, что повыше.
И они ушли, оставив запах убойного мужского парфюма.
Завьялов несколько минут провёл в прострации. Его заставила очнуться кровь, которая, помалу стекая с подбородка, давала ощущение капающей прохлады.
Гена бросился звонить Неретину.
– Я в курсе проблемы, – спокойно сказал тот. – Пытаюсь её решить, но нужно время.
– Лёнька, пошёл ты к чёрту! Давай им деньги вернём!
– А где я их, Гена, возьму? – вскричал Неретин. – Они уже пущены в дело!
– И как мне быть?! – опешил Завьялов. – Они же меня убьют!
– Да ладно тебе! Не убьют! – ободряюще произнёс Неретин и положил трубку.
Через час Завьялов снова позвонил ему – он уже сбегал в банк и обнаружил, что деньги, которые Неретин обещал перевести на его счёт, так и не поступили. Трубку никто не снял.
Завьялов понял: Неретин предал его…
Однако скорбеть было некогда.
Гена кинулся к двоюродному брату Николаю, служившему в милиции.
– И рад бы, Гена, помочь, да мы сами, считай, под бандитами ходим!
– Что же это творится! – возмутился Завьялов. – И, позабывшись, в отчаянии воскликнул: совсем, что ли, советской власти нет?!
Николай помолчал:
– В том‑то и дело, Гена, что нет…
Завьялов поплёлся домой.
Это был конец.
Обычно никто не конкретизирует, конец чего. И так понятно: всего! Пусть даже ещё не самой жизни, но всей её основы, которая начинает расползаться, как пряжа, если потянуть за одну‑единственную нить. Её‑то и находит судьба‑злодейка и принимается за дело, унося благополучие, ясность бытия, покой…
В случае с Завьяловым пряжа уже была распущена, и вопрос стоял о жизни и смерти!
В такой ситуации таиться от Зои не имело смысла. Она‑то и решила: надо бежать!
В бегах
Поначалу беглецов приютил посёлок под Серпуховом, где у Зои жила старенькая тётка.
– Скажешь соседям, что родственники с Урала приехали! – предупредила её Зоя.
Хоть одинокая старушка и была рада Завьяловым, но оставаться в Подмосковье всё же было опасно. Ждали, когда появятся деньги от продажи квартиры, чтобы уехать куда‑нибудь подальше.
Продажей занималась Зоина троюродная сестра («Господи, что б мы без Маши делали?!» – говорила Зоя с влажнеющими глазами), на которую срочно перед отъездом оформили доверенность. За бесценок московская трёшка ушла моментально, оставалось только дождаться оформления документов и перевода денег.
Это ожидание стало для Гены пыткой. Память то и дело рисовала ему недавнюю сценку в банке: точёная девушка с гладкой головкой взмахивает длиннющими ресницами, и из её аккуратного красного ротика выплывает убийственная фраза: «Никаких средств на ваш счёт не поступало»…
Гена был сосредоточен на ожидании и ничего не замечал вокруг.
– Вообще‑то, мы здесь уже бывали… Неужели не помнишь? – удивилась Зоя.
– Не помню, – ответил Гена, мрачно куривший на крылечке очередную сигарету.
– Ну туда посмотри! Там поле, там Ока, а левее – пионерский лагерь, где мы жили на картошке!
Завьялов всмотрелся вдаль и… ничего не узнал.
– Давно было, всё изменилось.
– Что тут могло измениться? Поле? Речка?
Ей хотелось предаться воспоминаниям, отвлечь Гену, отвлечься самой, а он…
– Чурбан бесчувственный! – обиделась Зоя и ушла в дом.
А Завьялов, докурив сигарету, решил прогуляться.
«Может, что и припомню».
В этот посёлок студенты бегали за водкой – вот, собственно, и все воспоминания! А куда ещё пойти? В пионерлагерь? К Оке? Слишком далеко… Где был тот магазин? Может, на углу перекрёстка? Да, это он.
В обшитом досками домишке он сразу признал тот самый магазин. Правда, судя по вывеске, это был уже не магазин, а салон игровых автоматов! С ума сойти! Салон!
Капитализм широко шагал по городам и весям родины!
В глубине, у стены напротив входа, стояло несколько игровых автоматов, справа – барменская стойка, посередине столики. Было довольно оживлённо. Кто‑то предавался азартной игре, обрывая рычаги аппаратов и исторгая из них музыкальные рулады, кто‑то пил пиво с мелкими, похожими на червяков креветками, кто‑то водку, модно перелитую из бутылок в плоскодонные колбы.
Завьялов потянулся к карману. Денег было немного – по счастью, ибо в нём уже пробудилось желание пуститься во все тяжкие.
– Сто грамм водки, – сказал он барменше, садясь на высокий стул‑пятак.
– Закусывать будем? – спросила она.
– Бутерброд с сыром.
Странная она была, эта барменша. Пожилая, толстая, ярко накрашенная, с серьгами в виде золотистых хулахупов.
После двухсот грамм водки она стала Гене кого‑то смутно напоминать.
«Вот так встреча!» – хотел воскликнуть он, узнав в ней Любовь Тарасовну, совхозную бригадиршу, но осёкся, поскольку напрочь забыл, как её зовут. А главное – Гена хорошо помнил страстную ночь, что провёл с женщиной, которой когда‑то была барменша, – но впервые эта ночь представилась ему в каких‑то грозовых тонах: а вдруг от него потребуется повторения близости? Нет, это уже чересчур!
«Ещё пятьдесят и домой!» – решил он.
«Какая всё‑таки у женщины печальная участь, – размышлял Завьялов, поглядывая на Любовь Тарасовну. – Быть желанной, кружить мужикам головы, а потом – погаснуть, нет, некрасиво увять. Как они с этим мирятся?! С другой стороны, что поделаешь! Зойка вон совсем обабилась, лицо погрубело, ноги потолстели… Не все, конечно, соглашаются стареть. Вот она, например (её имени мне ни в жизнь не вспомнить!), явно не согласна!»
Он ещё раз окинул Любовь Тарасовну взглядом.
Румянец во всю щёку, глаза сверкают, большущая грудь, как добрый, мягкий каравай…
