Солнце светит одинаково
– Ты что такой довольный? – шепнул сидевший рядом с Неретиным Гена (сцену примирения он пропустил).
– Представляешь, Лена пригласила меня в кафе! Надо было только помириться с Мальцевым.
– Нифига себе!
– Самому не верится…
– Ну и как? Помирился?
– Тоже мне проблема! Конечно!
Вдруг на оживлённом лице Неретина проступила тревога.
– Слушай, а денег‑то на кафе у меня и нет… Что делать? У кого занять?
– Да, не баловались бы мы ликёрами, одолжил бы я тебе три двадцать две, а так…
Оба тяжело задумались.
– Предлагаю рассмотреть кандидатуры, у кого можно занять, – сказал Гена.
– Давай… – без энтузиазма согласился Леонид.
– Мужиков в расчёт не берём: одна голь, как и мы. Остаются девчонки.
Начали перебирать. Остановились на Маше Дороховой.
– Её родители, я слышал, в МИДе работают. У неё точно карманные деньги есть! Тебе и надо‑то трёшку…
– Пятёрку, – поправил Неретин. – Только подойди к ней ты… Вы вроде с Дороховой общаетесь, а я только здороваюсь…
Машка не обманула надежд, оказавшись отзывчивым человеком с карманными деньгами.
– Со стипендии вернёшь, – протянул другу пятирублёвую бумажку Гена.
Улица Горького – строгая, одетая в гранит и мрамор сталинских домов, высокими фасадами зданий окликала небо и выстраивала простор плавно изогнутой дали.
Пока Неретин и Лена ехали в метро, прошёл дождь, а теперь неожиданно выглянуло солнце, и всё вокруг засверкало мокро и радостно, и занялись золотым пожаром обсаженные липами кромки тротуаров.
Позади остался нежно зеленеть особняк театра Ермоловой, остался позади и дымчатый, весь в огромных ячеистых окнах Центральный телеграф…
Они шли, не торопясь, поглядывая на мемориальные доски, которые во множестве висели на гранитной облицовке почти каждого дома. Белым по красному проплыло многоокое здание Моссовета с колоннами, пилястрами и наличниками. На контрасте с его ярким нарядом явилась строгость серого камня домов, продолжающих улицу. Они возвышались сплошной стеной, иногда расступаясь перед устьями переулков.
Не доходя до арки, под которой вливался в улицу Большой Гнездниковский переулок, Леонид и Лена остановились у стеклянной двери кафе «Север».
Посетителей было мало: как‑никак будни, три часа дня. Поднялись на второй этаж, сели за столик, заказали коктейль, пирожные, мороженое – с пятёркой в кармане можно было себе позволить.
Официант ушёл. Наступила пауза. Так бывает, но совсем не от замешательства (с чего бы? До того они непринуждённо болтали!). Просто иногда приходит какая‑то нужная тишина – может, в преддверии важных слов или, чтобы, как теперь, замереть взглядом во взгляде.
Это было славно, озорно, будто играешь в гляделки, но и приятно, точно плывёшь по тихой реке света.
Так, наверно, переговариваются души…
Потом появился официант с полным подносом. Им показалось, что обернулся он очень скоро, чему они не могли не удивиться (проблемы с обслуживанием в кафе или ресторанах были общеизвестны, и их то и дело поднимали в фельетонах, выступлениях сатириков нт. д.) Но, может, официант и не нарушал сложившихся традиций, а ребята просто не заметили, как пролетело время?
Коктейль «Шампань коблер», состоявший из коньяка, ликёра и шампанского, был, так сказать, скор и тяжёл на руку, поскольку имел свойство без проволочек «выстреливать» всей своей градусностью прямо в мозг. Оттого‑то его, видимо, столь и привечала кафешная молодёжь.
А ко всему «Шампань коблер» был значительно вкуснее «Агдама», «Трёх семёрок» или «Анапы» (если только уместно применять это понятие к названным портвейнам), а если ещё перемежать глоток коктейля кусочком пирожного или ложечкой мороженого… Молодому организму, помнящему своё недавнее детство, это доставляло истинное наслаждение.
Впрочем, от пирожного Неретин отказался: стало приторно (горькое и солёное уже начали подчинять себе вкус).
– Ты не будешь? – удивилась Лена и придвинула его пирожное к себе.
У неё стало розовым личико, в карих глазах – по горсти звёзд, а завитушки волос, казалось, заклубились в ещё большем беспорядке, свесившись к шее и щекам. Таково оно – естественное очарование в меру опьяневшей девушки.
О чём они говорили? О ерунде… Да и глупо было бы Лене, например, рассказывать о своей первой, несчастной любви или о том, что нет у Мальцева никакой власти над ней, а вот у неё над ним – есть!
Впрочем, это она ему всё‑таки рассказала, когда они после кафе гуляли по Александровскому саду.
А Неретину ещё в «Севере» хотелось сказать, что она ему очень нравится.
Он об этом и объявил у белых колонн Грота и замер на месте в ожидании ответного признания.
– Но это же и так понятно… – произнесла Лена, оставляя Неретина в положении лукавой двусмысленности.
Хотя… Всё и так было понятно!
На самом деле
– Поразительно, – сказала Елена Тихоновна, – вам, Арсений Ильич, очень точно удаётся передавать атмосферу наших отношений! Да и вообще дух того времени!
– Ну что вы! Ничего удивительного! Во‑первых, во все времена влюблённые дышат одним и тем же воздухом. Помните у Высоцкого: «На сушу тихо выбралась Любовь – и растворилась в воздухе до срока»? Так что, извините за нескромность, выручает личный опыт. Да и, во‑вторых, опять же он, опыт: я и в СССР жил, и студентом был…
– Но шестидесятые – семидесятые вы застали ребёнком! Верно?
– Шестидесятые я, положим, не застал, но если вы имеете в виду такие штрихи времени, как липы на улице Горького или коктейль «Шампань коблер», то теперь через интернет можно получить любую информацию.
– Да, да, вы правы… И всё же я рада, что именно вы взялись за этот труд. У вас прекрасно получается!
«И ведь это правда, – подумала она, когда Сомов ушёл. – Как точно он всё описывает! Как будто у него дар видеть сквозь время… Хотя если б это было так…»
Она усмехнулась.
Если б это было так, Сомов знал бы, что не Леонид, а Гена мирился с Мальцевым и именно с Геной ходила она в кафе.
Нет, Сомов описывал только то, о чём рассказывала ему Елена Тихоновна: не как было, а как должно было быть! Иначе ему следовало бы не только поменять местами имена Неретина и Завьялова, но и кое‑что переписать таким, например, образом:
