Спасибо, что ты есть

– А дальше что? Месяц мы с тобой протусим в койке, потом ты уедешь, а я тихо повешусь от тоски?

– А дальше ты издашь свои сказки в Лондоне, и если тебе там понравится, то… – он развел руками, – я не шутил вчера.

– Ты больной на всю голову, – улыбнулась Марина, – ты знаешь меня двое суток и еще пару часов, ты даже не представляешь, какой геморрой ты просишь с тобой поселиться. Я не менее эгоистичная свинина, чем ты сам. Зачем тебе это?

– Я могу с тобой говорить. Какая бы ты свинина не была, но я могу с тобой говорить откровенно. Мне это нужно, я устал быть один.

Марина потерла гудящие виски. Когда у нее успела так заболеть голова, кончики пальцев мелко дрожали. Поверить в такой соблазнительный и очевидный бред или поступить благоразумно, и после долгие годы об этом жалеть?

– Ладно, синяя борода, считай, заманил очередную жертву в свои коварные сети, – усмехнулась она, глядя на него задумчиво и бесцельно, – только учти, визу мне так просто никто не даст, у меня официальной работы нет, английский я знаю плохо и поскольку мои родители на сегодняшний момент не считают, что не знать о каждом шаге своей тридцатилетней доченьки это, в общем‑то, нормально – на органы меня продать будет проблематично, хватятся меня очень быстро, – она встала и отвернулась, дабы скрыть совсем уж некстати подкатившие к глазам слезы.

Он подошел и обнял ее. Родные привычные объятия, как же ей не хватало такой, казалось бы, сентиментальной ерунды.

– Визу сделать не проблема, английский выучить не сложно, а на органы я тебя не продам, сам сварю и съем, – хохотнул он, целуя ее в висок. – Синяя борода был каннибалом, или я что‑то путаю?

– Я точно не помню, – хлюпнула она в ответ, – первую визу дают на месяц, сразу визу на полгода сделать нельзя, врушка ты просто.

– Поспорим? Но торопиться нет смысла, через месяц я хочу все закончить и уехать, да, но не в Лондон, а куда‑нибудь, где тепло и светит солнце. Ноябрь – декабрь в Лондоне – это даже тяжелее, чем здесь, там редко идет снег, и осень чувствуется еще острее.

– Мне нужно съездить домой, – вздохнула Марина, не пытаясь ни отстраниться, ни высвободиться из его объятий, – Если хочешь, поехали со мной, прокатишься по магазинам, познакомишься с моими предками, я обещала, что договорюсь с рабочими‑плиточниками, толчок надо отремонтировать…

– Мне надо побриться и вообще в душ, – в тон ей проговорил Лекс, также не сделав ни одного движения для осуществления своего намерения.

– Доверишь мне разогреть макароны? – усмехнулась Марина, – Долго только не тяни резину…

Не прошло и часа, как Марина все‑таки попала в магазин стройматериалов. Лекс ждал ее в машине, потом он отвез ее в другой магазин, затем в банк, на почту и наконец, к ней домой, где его, как ни в чем не бывало, встретили ее родители.

– Это мой очень хороший знакомый – Александэр Лайерд, – невозмутимо представила его Марина

Ей даже удалось не переврать окончание в его полном имени. Только маме это было безразлично. Лекса тут же переименовали в Сашу. Потому как его перекосило, стало понятно, что такое случалось не однажды. Марине пришлось спешно объяснять разницу имен Александр и Александэр, хотя для нее самой разница была далеко не очевидна.

Она нисколько не сомневалась, что Лекс не вызовет бури восторга у ее родителей, он принадлежал к противоположному типу мужчин, которых ее отец хотел бы видеть в своем доме и тем более рядом со своей дочерью. Конечно, он ничего не сказал и вел себя безупречно, но Марине и не нужно было что‑то говорить. Она все знала и видела – смазливый мажорного вида бездельник (а раз не работает по 10 часов в день – то определенно бездельник), не проявивший даже тени рвения к просьбе заглянувшего на минутку соседа «помочь поднять диван с первого этажа на третий», не мог завоевать симпатии ее отца. А уж после фразы «я не смотрю футбол», Лекс погиб в его глазах навсегда.

Мама не была столь категорична, но она всегда с большой осторожностью относилась к тому, что не могла понять резко и сразу – а тут она не понимала слишком многое. Кто такой Лекс и почему он оказался у нее дома, Марина приводила своих гостей исключительно редко и всегда это были люди, которых ее родители знали едва ли не с подросткового возраста. Странное имя, иностранное подданство, подозрительное для молодого мужчины неприятие крепкого алкоголя, в Лексе ее настораживало буквально все, однако она также не высказывала своих опасений вслух.

Поужинали, обсудили ремонт и семейные новости, Марина упаковала свой ноутбук, переоделась и, невзначай сообщив, что ночевать не придет домой, тронула Лекса за плечо:

– Ты идешь или остаешься?

Родители услышали посыл и поняли его правильно. Марина никогда не считала нужным отчитываться в том, что происходит в ее жизни, но никогда особо того не скрывала. И хоть родители и были в курсе всех знаковых поворотов в ее личной жизни, эта тема никогда не обсуждалась. Отец усмехнулся, мать даже порадовалась бы, если бы Лекс не казался ей настолько «темной лошадкой».

Лекс тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Он не знал, как ему следует себя вести, какую роль играть – то ли прикидываться «случайным знакомым», то ли считать себя «частью семьи». Он не был ни тем, ни тем и не игнорировал этот факт.

– Извини за эти смотрины, – едва они оказались в машине, сказала Марина, – теперь многие вопросы отпадут сами собой.

– Я переживу, – знакомая кривая усмешка, – у тебя хорошие отношения с родителями, это того стоит… наверное.

– А у тебя плохие?

– Я бы так не сказал, мы очень редко общаемся, чтобы иметь отношения, – невозмутимо пожал плечами Лекс, – чему я очень рад.

– Лекс, а ты кого‑нибудь когда‑нибудь любил? Только честно?

Если бы он не ответил или сделал вид, что не услышал или не понял вопроса, она не стала бы настаивать. Сама бы она не позволила такого вторжения в свой приват, потому заранее приготовилась к обороне. Но он ответил, просто и честно.

– Моего деда и его жену. Дед умер, когда мне было 15, с Маргарэт мы тогда же отдалились в силу разных обстоятельств, кроме них близких людей у меня не было. А так, я регулярно люблю красивых женщин, но ты ведь не это имеешь в виду.

– Нет, конечно, извини, это профессиональная деформация, я лезу не в свои дела.

– Не извиняйся, я черствый сухарь и не вижу смысла это скрывать.

Марина вспомнила прошлую ночь и лишь улыбнулась про себя. Какое странное порой представление о себе у некоторых людей: чуткий, умеющий быть нежным человек называет себя черствым сухарем, зато какой‑нибудь твердолобый мужлан, наверняка, считает себя способным понять чувства других людей и любить.

Остаток пути ехали молча, курили ментоловые вредные для сердца сигареты, стряхивая пепел в карманную пепельницу, слушали сонное бормотание радио и думали каждый о своем, не испытывая ни малейшей неловкости от висевшей в воздухе паузы.

В квартире было убрано, она снова казалась бездушно нежилой – все на местах, по полочкам, холодильник забит продуктами и готовыми блюдами, Богард накормлен, полы чистые, пыли нигде нет. Домработница знала свое дело.