Светорада Янтарная
Между тем величавые звуки арфы сменились более живым и быстрым ритмом, девушки сходились и расходились все быстрее, плавно кружились, на их разрумянившихся лицах сияли улыбки, а распущенные волосы летели вслед за ними. Они все живее двигались то в одну, то в другую сторону, пока не выстроились перед зрителями полукругом, грациозно подняв руки. Миг – и музыка смолкла, плясуньи замерли. Наступила тишина. Но лишь на миг. Потом раздались рукоплескания.
Ипатий первый встал, хлопая в ладоши, а там и Агир поднялся, и иные гости. Женщины, невольно пораженные и смущенные тем, что произошло, тоже били в ладоши, только не смели встать. Некоторые улыбались, когда девушки и госпожа Ксантия выходили из триклиния, и даже ворчливая Анимаиса заметила, что некогда в самом Палатии при второй императрице Зое исполнялись такие танцы, причем августа тоже принимала в них участие.
Веселый и счастливый Ипатий, откинувшись на спинку кресла, вдруг заметил, что его брат Зенон сидит с каким‑то оторопелым видом.
– Что, достойный препозит, сейчас подобные развлечения не практикуются в Священном Палатии?
Зенон медленно повернул к нему свое круглое, как луна, лицо.
– Практикуются. В Палатии вообще много позволено. Однако знаешь, брат, я все время думал, кого напоминает твоя славянская возлюбленная. Сдается мне, что она похожа и ликом, и повадками на бывшую императрицу.
– А ведь и впрямь так, – поддержал Зенона сидевший с другой стороны Агир. И, помедлив, произнес: – Странно.
Позже, когда пир был окончен и гости разъехались, Ипатий увидел Зенона на опоясывающей усадьбу галерее. Евнух задумчиво смотрел на плывущую высоко в небе луну и даже не повернулся, когда Ипатий подошел и встал рядом. Какое‑то время они так и стояли, глядя на озаряемое луной небо, похожее на темное вино, в которое подмешали воду. На его фоне высившиеся в саду кипарисы и тополя казались замершими стражами. Ночная роса уже принесла прохладу и прибила пыль, появились летучие мыши, стрекотали цикады.
– Ну и что ты, строгий исполнитель церемониалов, скажешь о нашем пире в Оливии? – позевывая, спросил Ипатий и перекрестил рот. – Не шокирован ли ты нашими простыми сельскими нравами?
– Меня шокировало иное, – ответил препозит двора, не поворачиваясь к брату. – И слепец бы увидел, насколько ты популярен в феме Пафлагония. И все твои гости, начиная с главы сената и заканчивая вдовой Прокопией, просто преклоняются перед тобой… может, даже любят. Последнее было бы совсем неплохо, если бы ты имел репутацию верного человека в глазах священнейшего базилевса. Но он думает о тебе иначе. Считает, что ты упрямый и богатый динат[1], сторонишься престола. И это тогда, когда мятежный Андроник Дука ищет себе союзников…
Ипатий резко повернулся, так что даже звякнули драгоценные подвески его расшитого оплечья.
– Беру в свидетели небо, у меня и в мыслях нет изменять светлейшему!
Но Зенон продолжил, словно и не заметил реплики брата:
– И если слухи о твоей популярности дойдут до пребывающего в Ираклии Понтийской кесаря Александра… Царственный Александр, человек недобрый и наслаждающийся интригами, легко сочинит что‑нибудь такое, что скомпрометирует тебя. Поэтому я вновь прошу тебя, Ипатий, как можно скорее вернуться как достойный миртаит на службу в Палатий!
Ипатий склонился, опершись локтями о мрамор балюстрады. Некогда он так желал получить эту должность при дворе! И Зенон сделал все, чтобы его брат смог возвыситься. Сейчас же его больше интересовало то, что сообщил ему Прокл Пакиан: корабль Ипатия с закупленными кожами уже вышел из Херсонеса и надо дождаться его прибытия, чтобы не вызвать ничьих подозрений.
– Через несколько дней праздник святого Пантелеймона[2]. Мы отстоим со Светорадой в церкви монастыря литургию и начнем сборы. Тебя это устроит?
Когда Зенон кивнул, Ипатий стал просить брата похлопотать найти должность в Палатии и для его друга херсонита Прокла.
Глава 3
Море искрилось в солнечном свете. Большая хеландия[3], разрезая узким носом волны Понта Эвксинского, шла на всех парусах вдоль малоазийского берега Византии.
Пригнувшись при выходе из низкой кормовой надстройки, Светорада прикрыла рукой глаза от слепящего солнечного света. Только через миг она разглядела беседующего с капитаном Ипатия. У того был встревоженный вид. Он не зря зафрахтовал для переезда столь мощный корабль – слухи о волнениях в связи с мятежом Андроника Дуки беспокоили многих, ибо никто не знал, что может случиться в ближайшее время.
Светорада увидела под палубой слаженно налегавших на весла гребцов, сильные спины которых лоснились от пота. Но, тем не менее, многие из них подняли головы, заметив наверху нарядную молодую женщину в светлом, по восточной моде, тюрбане и разлетавшейся на ветру ярко‑голубой легкой накидке. Лицо Светорады до самых глаз было прикрыто полупрозрачной вуалью, причем не столько от скромности – когда это красавица княжна смущалась мужских взглядов? – сколько для того, чтобы горячее солнце не сожгло кожу. Ей бы не хотелось приехать в столицу мира Константинополь загорелой, как какая‑нибудь собирательница винограда.
Стоя у борта корабля, она вглядывалась в проплывавшие мимо них берега. Песчаные отмели у воды казались на солнце почти белыми. Мощные сторожевые башни из камня венчали округлые возвышенности.
К ней подошел Ипатий.
– На море все спокойно, душа моя, и вскоре мы войдем в воды Босфора. С Божьей помощью наше плавание пройдет спокойно.
Но все же Светорада спросила:
– Ты опасаешься, что мятеж этого Дуки и впрямь может привести к волнениям?
Патрикий кивнул.
– Я знавал этого Андроника Дуку. Очень умный, жесткий и властный человек. Он и с базилевсом держался, как с низшим, хотя, что там говорить, император Лев порой словно напрашивается, чтобы с ним вели себя дерзко, – столько в нем неуверенности и смущения, как будто вся империя держится не на его плечах, а он сам случайно оказался на троне. Из‑за его робости им и помыкают все, кому угодно: то бывший тесть, то главный евнух Самона, то патриарх Николай. Вот Андроник, более способный, смелый и решительный, и возмечтал добиться трона.
[1] Динат – представитель земледельческой аристократии.
[2] День святого Пантелеймона – 27 июля.
[3] Хеландия – грузовой или военный византийский корабль, вмещавший до ста и более человек.
