Своя цена

– Ты дебил! – взорвался Васька. – Ты что, правда не понимаешь ничего? Или дурака включаешь специально? Нахрена ему про мою работу знать, если он только самоубийство расследует? Какая разница, когда я устроился? А он спрашивает. Вроде, незаметно так, между делом. Сначала откуда Киру знаю, да какие с ней отношения были, да не замечал ли чего необычного в поведении. А потом ни с того ни с сего: «А в фирме этой давно работаете?».

– Да он просто на реакцию твою смотрит. – Дюк лениво потянулся к бокалу, отпил немного, только губы помочил, поставил обратно с брезгливым выражением лица.

Относилась эта показная брезгливость к местному пиву, или к Васькиному поведению, сразу и не разберешь. Дюка вообще иногда понять сложно. То вроде нормальный мужик, говорит понятно и не выделывается слишком. А то найдет на него что‑то, сразу и взгляд высокомерный, и разговаривает через губу, будто одолжение делает. Не зря его на работе не любят – сам постоянно жалуется на дур из бухгалтерии, которые к нему якобы придираются и начальству жаловаться бегают.

Васька сейчас этих неведомых бухгалтерских дур очень понимал. Если Дюк на работе вот с такой физиономией ходит, то вообще удивительно, как ему до сих пор никто по роже не заехал. Может, у них там чисто женский коллектив? Или терпят, потому что считают этого придурка ценным специалистом? Знали бы они…

Вслух он ничего, конечно, не сказал. Подцепил вилкой два последних кусочка семги, и оба разом заглотил. Специально, чтобы Дюку не досталось. Может корчить из себя разочарованного местным сервисом эстета с полным основанием. Сам этот кабак выбрал, обижаться не на кого.

Васька запил рыбу, отставил почти пустой бокал в сторону и спросил, наклоняясь к Дюку через стол:

– Какую реакцию? Нафига ему моя реакция, если я просто свидетель? Ему должно все равно быть, какая там у меня реакция. А он спрашивает. Почему?

– Да мало ли! – пожал плечами слегка ошалевший от напора Дюк. – Может, по привычке ментовской. И не подозревает он тебя ни в чем, а на всякий случай спрашивает. Автоматом.

– А если подозревает? – перешел Васька на свистящий шепот. – Если как раз подозревает? Вдруг она рассказала кому‑то, и менты про это узнали?

– Да нет, – ответил Дюк, чуть помедлив. Самую малость опоздал с ответом, но этой малости для Васьки оказалось вполне достаточно, чтобы укрепиться в своих опасениях и запаниковать уже всерьез. – Не могла она никому рассказать, не успела бы.

– Да чего тут успевать‑то? Чтобы сболтнуть, много времени не надо.

– Нет, – замотал головой Дюк. – Если бы она тебя сдала, ты бы здесь сейчас не сидел. И следователь с тобой бы сейчас по‑другому разговаривал.

Эти его «тебя», «с тобой» резанули слух, и до Васьки дошло вдруг, что виноватым, если что, окажется он один. Дюк лихо открестился и от него, и от их общей затеи. А ведь если вспомнить, то и в самом деле Дюку бояться нечего. С Кирой он не разговаривал, даже не встречался ни разу, всегда Ваську посылал. А тот и шел, не задумываясь. Привык думать, что они с Дюком вместе, поэтому, когда разговаривал в тот раз с Кирой, говорил за двоих. А теперь что же, получается ему одному отдуваться, если что?

Да нет, не будет никакого «если что». Дюк прав: если бы она успела кому‑нибудь проболтаться, их давно уже повязали бы. Или все же только его, Ваську?

Он посмотрел на расслабленного Дюка почти с ненавистью.

 

Дмитрий Козин – Дюк, как он сам себя называл еще со школы, чтобы опередить желающих придумать кличку по ненавистной фамилии – провожал взглядом лавирующего между столами приятеля, и до белых костяшек сжимал в кулаке пустую сигаретную пачку. То, что Васька заистерил на ровном месте, явилось для него полной неожиданностью. Даже после его звонка Дюк не поверил, что все настолько серьезно. Васька вообще любит преувеличивать и драматизировать. Любой водитель, не пропустивший его на переходе, сразу объявляется врагом рода человеческого. А уж если кого‑то угораздило облить зазевавшегося Ваську водой из лужи – пиши пропало, Киреев будет бушевать дня два.

Поэтому его вопли о том, что следователь «все знает», или, по крайней мере, подозревает, не показались Дюку поначалу стоящими внимания. Решил, что Васька в своем репертуаре, делает вселенскую трагедию из пустяка. Но увидев взбудораженного приятеля воочию, Дюк понял, что дело плохо.

Васька нервничал по‑настоящему. Испугал его следователь всерьез. Интересно, чем? Что такого он спросил, заставившего Ваську совсем потерять голову?

Конечно, смерть Киры случилась очень некстати. Сейчас, когда нервы и так на пределе, такое потрясение совсем ни к чему. Но не отменять же все в последний момент! Не бросать же полугодовую подготовку только потому, что излишне нервной дамочке приспичило прыгнуть с крыши! Все уже на мази, осталась самая малость. И главное, если сейчас отменить, потом ни за что не удастся уговорить Ваську начать все заново. Он и так за эти полгода извел Дюка своими сомнениями и нытьем. «А вдруг не получится? А вдруг поймают? А вдруг узнает кто‑нибудь?». Двадцать раз пожалел, что связался. Но без Васьки ничего бы не получилось, самому Дюку светиться было нельзя.

Как же не вовремя погибла Кира! Кто бы мог подумать, что Васька таким нежным окажется, занервничает? Казалось бы, кто она ему, чтобы так переживать?

Дюку вдруг стало очень холодно. Работающий в подвальчике кондиционер, казавшийся до этого спасением от изнуряющей майской жары, вдруг стал невыносимым. Куда же они его так гоняют, градусов пятнадцать всего, наверное.

Дюк комкал сигаретную пачку ледяными пальцами и заставлял себя думать, что пробивший внезапно озноб – это от кондиционера, а совсем не от пронзившей мозг ледяной иглой догадки.

Васька занервничал в ответ на невинный вопрос следователя о работе не просто так. Он побоялся, что следак уцепится за эту ниточку, и вытянет всю комбинацию, увяжет, чего доброго, со смертью Киры, так опрометчиво им отказавшей…

А так ли случайна была ее смерть? Очень уж вовремя решила покончить со всем дамочка, не отличавшаяся при жизни особой эмоциональностью.

Да‑да! Ведь впечатлительной истеричкой Дюк называл ее мысленно. Чтобы убедить самого себя, что ничего опасного не произошло, просто трагическое стечение обстоятельств. Но слишком неожиданно упала Кира. И слишком нервничает Васька, слишком боится. И если перестать врать самому себе, то надо вспомнить, что самого Васьки в тот момент в поле зрения не было. Дюк хорошо помнил только Зиновьева, склонившегося над мангалом и ворчащего, что шашлыки поресохнут, если все будут бродить неизвестно где.

Васька «бродил неизвестно где», когда раздался короткий Кирин вскрик, а потом оказался рядом с упавшим телом раньше всех…

А сейчас распсиховался от обычного вопроса следователя…

Дюк закрыл глаза и, как в детстве, попросил тихим шепотом: «Пожалуйста, пусть это окажется неправдой!».