Своя цена
Она рассмеялась уже в открытую, замотала головой сначала «нет‑нет», потом, спохватившись, кивнула «да‑да», потом запуталась окончательно и посмотрела на Пашу, ища поддержки.
Он посмотрел на нее внимательно, как раньше, и сильнее стиснул ладонь.
* * *
Май
Опрос свидетеля Зиновьева оказался тяжелее земляных работ.
По крайней мере, выглядели Димыч с Толиком так, будто перевыполнили норму по трудодням и вообще по всему, чему только можно. Вот только радости от этого не испытывали никакой. Не говоря уже про моральное удовлетворение.
Свидетель Зиновьев сидел посреди кабинета на стуле, вытянув ноги в растоптанных кроссовках аж до Димычева стола, руки держал на коленях, смотрел прямо перед собой – в мутноватое стекло окна, до сих пор не раскупоренного с зимы. Смотрел внимательно, не отрываясь и ни на что больше взгляда не переводя. Димыч даже оглянулся пару раз, вдруг там, за окном, есть что‑то, чего он не замечал все это время. Ничего там не было интересного, за мутным, не очень чистым стеклом. А Зиновьев этот, похоже, со странностями просто. Уставился в одну точку, и даже, кажется, не мигает. Может, он наркоман вообще? Как бы так уговорить Девяткина направить его на медицинское освидетельствование?
Зиновьев моргнул, прогоняя окутавший всех морок и разбивая Димычевы абсурдные мечты. Никакого направления Девяткин, естественно, не выпишет, это же свидетель, а не подозреваемый. Да тут и без медиков понятно, что не наркоман он, а обычный тормоз. Человек с замедленными реакциями.
Зиновьев оторвался наконец от окна и перевел отсутствующий взгляд на сидящего напротив капитана Захарова. Димыч поежился и подумал, что лучше бы этот чудак и дальше в окно пялился, чем вот так. Неуютно ему было под этим сонным, ничего не выражающим взглядом.
А самое обидное, что и толку от почти часовой беседы не было никакого. На вопросы Зиновьев, конечно, отвечал – куда ему деваться, здесь и не такие на вопросы отвечали – но ответы эти по ценности можно было смело приравнять к молчанию. Ничего он толком не видел, кто куда в какое время отходил, не замечал, о чем разговаривали вокруг, не помнил. Такое впечатление, что если бы его к трупу вплотную не подвели, он бы так и не понял, что совсем рядом человек погиб.
– Как это может быть, что вы все время на крыше были, но ничего не помните? – не сдавался так просто Толик. – Ведь вокруг вас люди были. Или не было никого?
– Я шашлыки жарил, – пожал плечами Зиновьев, – по сторонам не смотрел.
– Но хоть людей‑то вокруг видели?
– Людей видел.
– Кого именно?
Зиновьев повернул голову и посмотрел на Толика со слабым интересом. Потом улыбнулся правой стороной рта и добросовестно перечислил:
– Светку видел, Маринку, Дину. Еще Димку Козина и этого парня нового, Ваську.
– И что, все рядом находились? Никто никуда не отходил?
– Почему? Отходили. Потом возвращались.
Толик обессилено уронил голову на скрещенные руки.
Зиновьев снова пожал плечами, и отвернулся от выжатого досуха опера. Снова уставился в окно за спиной капитана Захарова.
– Киру давно знал? – спросил Димыч тихо.
Зиновьев вздрогнул и перевел вполне осмысленный взгляд с окна на Димыча.
– Всю жизнь. Мы с первого класса вместе учились.
– А потом, после школы?
– И потом тоже. Она дружить умела, это редкость. Такими людьми не бросаются.
Зиновьев снова отвернулся и задрал голову в потолок. Видно, потолок ему показался интереснее пейзажа за грязным окном. Димыч посмотрел на него свирепым взглядом, надеясь вернуть к разговору, но вдруг заметил, что свидетель не просто так в потолок таращится, а пытается таким наивным способом скрыть слезы. От неожиданности Димыч, повидавший в своем кабинете всякого, на секунду опешил и молча уставился на Зиновьева, оказавшегося таким сентиментальным.
Или просто нормальным человеком? Подумалось вдруг, что из всей теплой компании, собравшейся в прошлую пятницу на шашлыки, только этот тормозной парень переживает смерть школьной подруги по‑настоящему, искренне. Остальные или на публику работали в безудержных рыданиях напоказ, или явно старались не сболтнуть лишнего.
– Радова давно видел?
Этот вопрос выдернул свидетеля из нирваны, даже какой‑то интерес во взгляде появился. Или показалось?
– А кто это?
– Павел Радов.
– Павлик, что ли? – Уточнил Зиновьев с усмешкой. И тут же пояснил: – Это он себя так называл, как напьется. Трезвый, вроде, нормальный мужик, а как выпьет, так начинает: «Павлику надо то, Павлик хочет это…». Как избалованный ребенок. Да и вел себя так же, если честно. Чего в нем Кирюшка тогда нашла, не понимаю.
Зиновьев снова пожал плечами и скорчил брезгливую физиономию.
– Так когда видел этого Павлика в последний раз? – не сдавался так просто Димыч.
– Давно. С тех пор, как они с Кирой расстались, так и не видел больше. Мы и встречались‑то только в компаниях. Куда Киру звали, там и он оказывался, конечно. Куда уж без него? Лет пять не видел или шесть, не помню точно.
– А из‑за чего расстались?
– Да не помню я! – устало отмахнулся Зиновьев. – Я вообще за Павликом не следил особо. Что есть он, что нет, мне без разницы. Вы лучше у Светки моей спросите, она в курсе всех этих душевных терзаний.
– Светка – это Светлана Василенко? Твоя девушка?
– Ну да.
– А она откуда Радова знает?
– Ну так она ведь моя девушка, – Зиновьев уставился на Димыча с искренним удивлением. – Оттуда и знает.
– А вы со Светланой сколько уже знакомы? Близко знакомы, я имею в виду.
Вопрос, похоже, озадачил Зиновьева всерьез. Он шевелил губами, подсчитывая в уме.
– Да лет восемь, наверно. Или семь. Я не помню точно, вы лучше у Светки спросите.
Толик не выдержал, поднялся из‑за стола, и обошел вокруг, остановившись аккуратно напротив диковинного свидетеля.
– Слушай, а почему вы до сих пор не поженились, – спросил он с искренним интересом. – Восемь лет срок немалый. Уже давно можно было понять, подходите вы друг другу или нет. Чего тянете‑то?
