Своя цена

Гулять утром первого января – сплошное удовольствие.

Часиков в девять самое время. Когда те, кто мужественно встречал Новый год до самого утра, уже угомонились, а те, кто сдался часа через два после полуночи, еще не проснулись толком. Улицы в это время пустынные, но по‑прежнему праздничные. По инерции. Нельзя же вдруг прекратить праздник, к которому изо всех сил готовились две недели подряд. Это не лампочку на кухне погасить – нажал, и темно. Тут нужно время, чтобы успокоиться и устать от радости. Или чтобы почувствовать разочарование от несбывшихся планов и желаний.

Кира придержала тяжелую подъездную дверь, выпуская Петьку, и обернулась за санками. Санки были тяжелыми и громоздкими, с прочной спинкой и мягким матрасиком на сидении. Отец купил их у кого‑то по случаю и очень гордился. Говорил, что санки финские, а потому особенно прочные. Ведь Финляндия страна снежная. И самое главное, всегда была капиталистической, халтурить там не привыкли. Насчет прочности Кира не спорила. Сработаны санки были явно на века. Но на этом их достоинства в Кириных глазах и заканчивались. Был этот продукт капиталистической добросовестности массивным, неповоротливым, а самое главное, ужасно тяжелым. Отцу хорошо о качестве рассуждать – он их не таскает каждый день на улицу и обратно.

Выбравшись с грехом пополам из подъезда, она грохнула санки на землю и смогла наконец оглядеться.

И моментально задохнулась от восторга. И еще от долгожданного умиротворения.

Падающий крупными хлопьями снег неторопливо покрывал темный, затоптанный квадрат двора. Прятал под мягкой периной весь житейский мусор и грязь, сглаживал неровности, делал окружающий мир нереально красивым. Заодно засыпал и следы ночной пиротехнической вакханалии – двор пестрел от картонных трубок использованных фейерверков.

Кира не могла больше радоваться в одиночку и обернулась к Петьке.

– Посмотри, какая красота!

Петька молча смотрел поверх мягкого шарфа черными смородинами глаз. Непонятно было, разделяет он Кирины восторги, или думает о чем‑то своем.

Кира вздохнула, усадила податливого Петьку в санки. Просто подкатила их сзади, ткнув краем в голенища валенок, легонько толкнула – и Петька привычно плюхнулся на матрасик. Еще раз проверила, не натирает ли шарф щеки, еще раз порадовалась, что диатезная сыпь стала, как будто, поменьше, еще раз мысленно обматерила добренькую тетушку во дворе, сунувшую Петьке незаметно конфетку в честь праздника.

Гуляли они в сквере через два квартала.

Кира впряглась в санки и резвой лошадкой поскакала по пустой улице. Чем еще хорошо утро первого января – можно не беспокоиться о том, как выглядишь со стороны. Она и не беспокоилась. Добравшись до сквера, Кира зашла по колено в сугроб и аккуратно, стараясь не потревожить новую снежную перину, легла на спину. Раскинула руки и подставила лицо снежинкам. Как в детстве.

 

Маленькими они с сестрой любили гулять здесь зимой. Можно было отойти с дорожки чуть в сторону, лечь в сугроб, раскинув руки, и смотреть на падающие снежинки. Когда смотришь вот так, снизу вверх, кажется, что они несутся к земле с бешеной скоростью, с каждой секундой все быстрее. Словно хотят разогнаться как следует и пронзить насквозь и землю, и лежащую на ней маленькую Киру. Превратить ее в маленькое сито, унося с собой в глубину земли крохотные Кирины частички. Потом, весной, из этих частичек вырастут травинки, и в каждой будет она, Кира Листопад. Но каждая травинка будет думать, что именно она и есть настоящая Кира, а все остальные – самозванки и притворщицы. Однажды она рассказала об этом сестре.

– Ерунда какая. Не может снег проткнуть человека насквозь, – моментально отреагировала Динка. – Придумываешь фигню всякую.

– А если не фигня? – Кира сделала еще одну попытку приоткрыть перед сестрой свой страшноватый, и от этого особенно притягательный, мир. – Если вдруг получится, и снежинки смогут со всей скорости пролететь насквозь?

– Тогда ты умрешь, дура, – заявила Динка авторитетно. Она, хоть и была на пару лет младше, считала себя гораздо умнее сестры.

– Почему умру?

– Потому что тебя продырявят снежинки и ты вся истечешь кровью. А от потери крови ты не сможешь встать и останешься лежать тут, в сугробе. Тебя занесет снегом, а весной ты сгниешь и останутся одни кости…

– А ты разве не поможешь мне встать? – спросила Кира тихо.

– Вот еще! Лежи, раз такая дура.

Кира замолчала и закрыла глаза. Не хотелось больше ничего рассказывать Динке. Хотелось молча лежать и чувствовать замерзшими щеками легкие кошачьи касания снежных хлопьев. И думать лениво о том, что она никогда не умрет. А если даже и умрет, то ведь все равно в каждой травинке останется ее малюсенькая частичка, а значит, умирать совсем не страшно. Страшной была та смерть, которую описала Динка: когда умираешь медленно и неотвратимо, когда к страданиям физическим присоединяются еще и нравственные, от осознания одиночества и собственной ненужности. А Кирина смерть была не страшной. Даже интересно было представлять, как будешь чувствовать себя потом, глядя из одной травинки‑Киры на всех остальных, тоже искренне считающих себя Кирой.

 

Из ностальгической задумчивости ее вывел взметнувшийся вдруг вихрем снег и сразу же – прикосновение к щеке холодного собачьего носа.

Кира открыла глаза, нисколько не сомневаясь, кого увидит перед собой. Рич, их знакомый лабрадор. Тоже ранняя пташка.

Вообще, они с Петькой знали многих окрестных собак. Кира с ними дружила, а Петька не боялся, воспринимал, как часть пейзажа. Наверно поэтому и собаки к нему особого интереса не проявляли.

Рич радовался изо всех своих собачьих сил, лез целоваться. Кира обхватила его за шею и прижалась лицом к холодной черной шерсти. Шерсть пахла меховым воротником только что с мороза.

– Рич, паразит! Что же ты делаешь! – Людмила, хозяйка, подбежала, но в сугроб ступать боялась, топталась на дорожке рядом с Петькой. Смотрела виновато, но с надеждой, что обойдется, и ругать собаку Кира не будет.

Рич вырвался из объятий и начал нарезать круги, проваливаясь в снег по пузо.

– Людочка, доброе утро! С новым годом! – Кира поднялась и побрела к своим, даже не отряхивая снег с лыжных, «прогулочных» штанов.

Они прошлись немного все вместе. Кира тянула за веревку санки и оглядывалась время от времени на бредущего сзади Петьку. Слушала в пол‑уха, как Рич испугался вчера фейерверков, забился в ванную и просидел там до утра. И даже на прогулку сегодня не хотел идти поначалу. Пса было жалко, хотя сейчас по нему не было заметно, что он чего‑то боится. Носится как угорелый по сугробам, время от времени взлаивая от восторга.

Возле заснеженных качелей расстались. Людмила повела Рича домой, а Кира с Петькой пошли дальше, по главной аллее.