Своя цена
Маринка впорхнула в прихожую и разом заняла собой все: место, время, мысли. Не было больше во вселенной ничего и никого, только она – Марина Волошина, красавица тридцати двух лет от роду, в очередной раз незамужняя, а значит свободная и решительная. Светлана в который уже раз с досадой поняла, что обо всех своих делах и переживаниях теперь придется забыть на неопределенное время. Придется внимательно слушать, вникать и соглашаться. Можно и не вникать, конечно, но соглашаться придется точно.
Надо с этим заканчивать. Зачем волочить, как опостылевший мешок, эти неприятные и даже обременительные отношения? Пусть Марина существует теперь где‑нибудь отдельно от нее. Сама собой любуется и сама от себе приходит в восторг. Теперь, когда нет Киры, которая их хоть как‑то связывала, дружить дальше им совершенно незачем.
Надо просто собраться с духом и сказать об этом Маринке ясно и четко. Чтобы не звонила больше, не приходила, не мешала жить так, как хочется. Вот прямо сегодня и сказать. Или лучше все же завтра, после похорон?
– Ты чего в темноте сидишь? – спросила Марина, по‑хозяйски заглянув в комнату. – Зачем шторы задернула? Темно же. Да и духота у тебя невероятная.
Она сдвинула тяжелые портьеры в сторону и повернулась к Свете, жмурившейся от яркого солнечного света, разом заполнившего небольшую замусоренную комнату.
– Да уж, видок у тебя! Ты не пила эти два дня, случайно? Выглядишь как алкоголичка конченая.
«Сегодня скажу» – решила Света, глядя на гостью с равнодушным интересом. Сейчас, когда она решила порвать эти многолетние выматывающие душу отношения, вдруг оказалось, что Маринку можно слушать без обиды и ярости. Просто наблюдать, как за экзотическим зверьком.
– Нет, не пила. Завтра напьюсь, на поминках.
– А чего тогда опухшая такая? Ревела что ли?
Света молча повернулась и пошла на кухню.
Надо было говорить все сразу, еще у двери, пока Маринка не прошла по‑хозяйски в квартиру. Если бы тогда сказала, а не мямлила как обычно, сейчас бы уже была свободна. Пила бы спокойно чай и думала, как теперь быть. А вместо этого придется слушать самодовольную и самоуверенную особу, и без того осложняющую жизнь. Права была Кира тогда. Надо было слушать умного человека, когда еще была возможность все поменять. А теперь поздно. И плакать поздно, и сожалеть. Избавиться от Маринки будет непросто.
«Лучше бы это она с крыши свалилась» – подумала вдруг Света и сама испугалась своих мыслей. Хотя, если разобраться, это был бы самый лучший выход. Для всех. Кроме Маринки, естественно, но о ней переживать как раз хочется меньше всего.
– Ты в полиции была? – спросила Маринка в спину.
– Была.
– Что спрашивали?
Света пожала плечами и стала наливать воду в чайник.
– Не придуривайся. Я тебя, кажется, ясно спросила: чем менты интересовались?
– Ничем особенным. Спрашивали, какое настроение у Кирюшки было в последнее время.
Марина фыркнула. Она терпеть не могла, когда подругу называли этим мальчишечьим именем. Света об этом помнила, и называла так нарочно, особенно при Маринке.
– И что ты им сказала?
– Как есть, так и сказала.
– Что именно?
– Да тебе‑то какое дело? – не выдержала Света и, повернувшись, посмотрела на нее в упор. – Что ты привязалась ко мне, хуже следователя.
– Ты совсем дура, Василенко? Не понимаешь, что ли, что они пытаются виноватых в ее смерти найти? И чтобы они от нас всех отвязались, надо говорить, что все было хорошо и замечательно. Замуж собиралась, от счастья прямо пухла. А упала случайно. Понимаешь ты меня? Случай‑но.
Света смотрела на стоявшую напротив красавицу и не понимала ровным счетом ничего. Главное, непонятно было, с чего вдруг Волошина так переполошилась? Как вообще кто‑то может быть виноват в Кирюшкиной смерти?
– Как вообще кто‑то может быть виноват в ее смерти? – спросила она.
Марина села боком к столу (Света машинально отметила, что села на ее любимое место. Специально, чтобы позлить и заставить топтаться нерешительно рядом, как прислугу). Положила одну бесконечную ногу на другую, бережно отвела прядь волос за спину и достала из сумочки сигареты. Чиркнула зажигалкой, даже не спросив разрешения, и замерла, насмешливо глядя на Светку.
«Пепельницу ждет, – догадалась она. – Самой‑то дотянуться до подоконника не судьба, хочет, чтобы вокруг нее все увивались».
Очень не хотелось в очередной раз «увиваться», и Света даже решила было не подавать ей никакую пепельницу, пусть выкручивается сама, не строит из себя барыню. Но уже в следующую секунду догадалась, что Маринка выкручиваться как раз не будет. С нее станется и на скатерть пепел стряхнуть, раз не создали ей нужных условий.
«Сегодня же ей все скажу!» – подумала Света без прежнего, впрочем, энтузиазма, и поставила перед Маринкой пепельницу, хорошенько стукнув ей по столу.
– Так в чем проблема‑то? Каким образом кого‑то могут обвинить в Кирюшкиной смерти?
– Василенко, ты слышала что‑нибудь о такой статье «Доведение до самоубийства»? Это тебе вообще о чем‑нибудь говорит?
– Ты с ума сошла, – сказала Света шепотом. На нее вдруг разом накатил безотчетный липкий страх. Не потому, что она про существование такой статьи только что узнала. А потому, что осознала вдруг, что если Волошина до такого додумалась, то уж следователь тем более может. И еще потому, что слишком уж пристально Маринка на нее смотрела. Будто догадывалась о чем‑то. Или не догадывалась, а знала наверняка.
– То‑то, – сказала Марина удовлетворенно. – Я потому у тебя и спрашиваю, что ты в милиции отвечала.
– Да ничего особенного. Про свадьбу сказала, про Паскаля, про то, что в инете познакомились и целый год переписывались. Про то, что в марте приезжал и замуж Кирюшку позвал. Что я еще могла рассказать‑то?
– Вот и молодец. Чего ты так разволновалась‑то? Все правильно сделала.
Этот Маринкин покровительственный тон, и то, что она разговаривала, как воспитательница младшей группы с умственно‑отсталым подопечным, окончательно вывело Свету из себя. Про собственный страх она разом забыла, все перехлестнула яркая, как фотовспышка, злость на самодовольную Марину Волошину.
– Я не волнуюсь, – сказала она с вызовом. – Чего мне волноваться? Если уж кого подозревать начнут, так тебя в первую очередь. Как ты говоришь статья называется? Доведение до самоубийства? Не боишься, что про ту историю кто‑нибудь расскажет?
– Уж не ты ли? Что же ты столько лет молчала, если такая смелая?
– Тут не в смелости дело. Мне просто Кирюшку жалко было. Но об этом ведь не только я знала. Не думаешь, что кто‑то Кире про тебя, сволочь такую, рассказал? А теперь и следователю расскажет?
