Такое долгое странствие

– Веревка отвязалась от куриной ноги, – сказал Густад. – Хотел бы я знать, как это случилось. – Он многозначительно посмотрел на них. Мясник вернулся в кухню, на сей раз крепко держа птицу в руках, и глаза Рошан стали наполняться слезами. – Да, – сурово повторил Густад, – я очень хочу знать, как это случилось. Я купил дорогую курицу, чтобы отпраздновать день рождения и поступление в ИТИ, – и вот веревка оказывается отвязанной. Это что, такая форма благодарности?

Из кухни предательски донесся визг. Вытирая о тряпку нож, появился мясник.

– Хорошая курица, сэт, мясистая. – С почтительным поклоном он направился к Густаду.

Рошан разразилась рыданиями, и Густад прекратил свой допрос. Все четверо смотрели на него осуждающе, потом Дильнаваз пошла на кухню.

Две вороны с любопытством заглядывали в окно через прутья проволочной сетки. Их внимание привлекала бесформенная масса перьев и плоти на каменной плите возле крана. Когда Дильнаваз вошла, они истерично закаркали, расправили крылья, секунды две поколебались и улетели.

Глава третья

За несколько часов до званого обеда мисс Кутпитья, извинившись, отказалась от приглашения Дильнаваз, которое та сделала ей вопреки четким распоряжениям Густада. Мисс Кутпитья объяснила это так: в то утро, сев завтракать, она увидела в самом центре стола ящерицу, которая сидела неподвижно, нагло уставившись на нее и резко выбрасывая вперед длинный язык. И, как будто одного этого было мало, когда мисс Кутпитья, сорвав с ноги кожаную сапат[1], пришлепнула ящерицу, у той оторвался хвост и продолжал еще минимум пять минут извиваться и плясать по столу. Мисс Кутпитья сочла это очевидным предзнаменованием и не намеревалась в предстоявшие сутки и шагу ступить из дому.

Узнав об этом, Густад хохотал до упаду, пока Дильнаваз не пригрозила, что выключит плиту и прекратит свою стряпню.

– Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда придет твой придурочный Диншавджи, а курица будет сырой.

– Прости, прости, – сказал он, изо всех сил стараясь изобразить серьезную мину. – Просто я представил себе, как ящерица показывает Кутпитье язык. – Он постарался заняться делом, чтобы помочь с подготовкой к вечеру. – Где у нас гантия[2] и арахис к напиткам?

– Я их ношу у себя на голове, не видишь, что ли? – Она закончила мешать что‑то на плите и со стуком шваркнула ложку на стол. – В банках, конечно, где же еще?

– Не сердись, Дильну, дорогая. Диншавджи очень славный человек. Только что вернулся на работу после болезни, все еще похож на fikko‑fuchuk[3], выглядит как призрак. Ему пойдет на пользу наша компания и твоя вкусная еда. – Аромат басмати[4] наполнил кухню, когда она, подняв крышку кастрюли, достала рисинку и растерла ее между большим и указательным пальцами. Потом шлепнула крышку обратно, явно так и не проникшись большей симпатией к другу Густада.

Диншавджи пришел в банк за шесть лет до Густада. Теперь его непрерывный стаж составлял тридцать лет, о чем он часто, либо с гордостью, либо жалобно, в зависимости от ситуации, сообщал всякий раз, когда представлялся случай. Он был старше Густада, но это не помешало им стать добрыми приятелями. Между ними возникла связь, характерная для подобного рода учреждений: она подпитывалась и крепла с каждым днем в пику сухости и косности, свойственным банковскому бизнесу.

Густад нашел две банки и высыпал закуски в маленькие вазочки, прежде чем заметил, что у одной из них отбиты края, а на другой имеется трещина с едва заметными остатками чего‑то коричневого. Не имеет значения, решил он, нечего суетиться, старый добрый Диншавджи – свой человек. А теперь что у нас с напитками?

В бутылке из темно‑коричневого стекла сохранилось немного рома «Геркулес ХХХ». Последний подарок майора Билимории, сделанный незадолго до его исчезновения. Густад засомневался, стоит ли выставлять бутылку. Взял ее, наклонил, чтобы понять, много ли в ней осталось. Почти на два деления. Для Диншавджи хватит. Можно предложить ему на выбор это или пиво «Золотой орел». В морозильнике стояло три больших бутылки.

Из кухни Дильнаваз были видны буфет и бутылка с ромом.

– Вот кто должен был бы быть здесь сегодня вместо твоего глупого Диншавджи, – сказала она, указывая на бутылку.

– Ты имеешь в виду Геркулеса? – Он хотел обратить неприятную тему в шутку. Чертов Билимория. Надо было показать ей его письмо, а не прятать его. Тогда она поняла бы, какой это бесстыжий негодяй.

– Что за привычка всегда от всего отшучиваться! Ты прекрасно понимаешь, кого я имею в виду. – В дверь позвонили, громко и уверенно. – Ну вот, уже, – буркнула она и бросилась обратно к плите.

– Мы звали к семи, а сейчас семь. – Густад направился к двери. – Входи, Диншавджи, добро пожаловать! Сто лет проживешь – мы только что о тебе говорили. – Они обменялись рукопожатием. – Но ты один? А где же твоя жена?

– Неважно себя чувствует, яар[5], неважно себя чувствует. – По виду Диншавджи можно было сказать, что он чрезвычайно этим доволен.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет‑нет, просто небольшая женская неприятность.

– А мы надеялись сегодня наконец познакомиться с Аламаи. Очень жаль. Нам будет ее не хватать.

Диншавджи наклонился вперед и прошептал, хихикая:

– Поверь: мне – ничуть. Приятно оторваться от домашнего стервятника.

[1] Здесь: сапат – традиционная обувь, используемая жрецами‑зороастрийцами для входа в храм огня.

[2] Гантия – обжаренные во фритюре колечки или палочки из нутовой муки, популярная закуска.

[3] Очень бледный (гуджарати).

[4] Басмати – разновидность ароматного риса с мелкими длинными зернами.

[5] Яар – неофициальное индийское обращение, обозначающее «друг».