«Титаник» и другие корабли

В Рио мы кое‑как соорудили мачту для брамселей, больше похожую на обрубок по той простой причине, что у них не было достаточно длинных лонжеронов для нормальных мачт брамселя, бом‑брамселя и трюмселя. Они были ужасно неподходящими, но это было лучшее, что мы могли получить от города в суматохе вечных революций. Паруса были сделаны из оставшейся парусины и имели высоту сорок два фута. Опущенные и взятые на гитовы. По крайней мере, они должны были опускаться вниз, но по возможности мы никогда этого не делали, так как обычно это выглядело так: мы «опускали вниз фалы брамселей» и, как ни в чем не бывало, «брали на гитовы». В итоге нам приходилось брать оттяжку и тащить адскую рею вниз грубой силой, после чего поднимать ее. Сделав это, нужно было «подняться наверх и свернуть парус» – парус размером шестьдесят на сорок футов и притом мокрый. Это было больше похоже на попытку свернуть кусок шкуры носорога, чем на что‑либо другое, что я могу себе представить. Вы можете надорвать живот, пока пытаетесь крепко ухватиться за парус всеми пальцами, а затем все вместе тащите и подтягиваете к себе. Все это время парус грохочет и дергается, а вы балансируете на пешеходном канате, названном так, потому что под ногами у вас только он, а все остальное – это глубокое синее море или, что еще хуже в случае, если вы упадете, палуба. После того, как два или три шлага паруса уже будут подвернуты под каждым человеком, кто‑то может ненароком ослабить хватку, или парус даст дополнительный толчок, и вы начнете все сначала. Вам повезет, если вам посчастливится ухватиться за леер перед вами, когда парус с ревом поднимется над вашей головой. Как же горячо мы проклинали эти паруса!

Наконец, со всем нашим грузом на борту – тысячью тонн остроконечного гранита, каждую унцию которого мы самостоятельно перетаскивали в трюм – мы были готовы к выходу в море. Со свернутыми парусами, буксируемыми вдоль борта, мы уходили и говорили: «Пока», – им и их апельсинам, их холере и их революциям.

С попутным ветром мы спокойно вышли из гавани Рио и направились в Калькутту – по крайней мере, мы так думали.

 

ГЛАВА 7. «ОСПА»

 

Почти смертельный удар мы получили, когда достигли сорока с лишним градусов к югу, где надеялись поймать преобладающий западный ветер и дойти на нем до мыса Горн. Нам пришлось спустить крюйс‑трюмсель и поднять крюйс‑бом‑брам‑стень‑стаксель, так как крюйс‑бом‑брамсель ловила слишком много ветра на корме, а впереди были только кое‑как сооруженные нами мачты для брамселей; на самом деле, с поднятым крюйс‑бом‑брамселем в сильный ветер всегда нужно было как минимум два человека за штурвалом, чтобы в случае чего удержать корабль в правильном направлении, даже если все другие мачты были на месте, тогда как обычно на кораблях, подобных нашему, можно было управлять одной рукой и несколькими спицами штурвала. И, поверьте мне, держать в своих руках восьмифутовое колесо (в диаметре, а не по окружности) и корабль в две с половиной тысячи тонн – это то, что никогда не забудешь. Вы можете «чувствовать» корабль так же хорошо, как лошадь с самым нежным ртом, и, чтобы быть достойным называться рулевым, вы должны знать, как корабль будет двигаться, до того, как это произойдет. Корабль поднимается на волне, выпрямляется и спускается к следующей, с безошибочным движением, говорящим вам, что на следующей волне корабль снова поднимется. Если вы не возьмете штурвал на себя до того, как корабль поднимется на вершину волны, то все верхние паруса затрясутся на ветру, а помощник закричит вам, чтобы узнать: «Куда, черт возьми, ты идешь, солдат?»

Хоть мы и покинули Рио, быстро забыть себя он нам не дал.

Мы пробыли в море около двух недель, когда кое‑кто из команды начал заболевать какой‑то болезнью. Первый парень, заболевший этой болезнью, оказался прикован к постели, пока не умер. Для парусного судна это был приговор. Человек неизменно «мычит», пока не умирает, и тогда мы говорим: «О, должно быть, ему было плохо». Это была оспа.

Он был первым, кто пошел ко дну, хотя мы еще не были уверены до конца в том, с чем мы столкнулись. Ни лекарства, ни врача у нас, конечно же, не было; фактически, последнее лекарство на борту, которое состояло из половины чашки касторового масла, было случайно выпито одним человеком, принявшем его за воду. Поскольку не было ничего, чтобы убедиться в том, что это оспа, мы просто должны были полагаться на наше железное телосложение и ждать, когда ситуация выправится. Казалось, у меня был иммунитет и к оспе, и к желтухе. Когда‑то у меня на руках умер парень, больной желтухой, а сейчас я носил меховое пальто, принадлежавшее одному из больных оспой. Он обычно носил его днем, а я занимал у него по ночам! Признаю, что с того момента я не пользовался популярностью у вахтенных из‑за того, что я носил это пальто.

Дважды я читал заупокойную службу или те ее части, которые мне удавалось найти, в штормовой ветер, когда первый помощник не мог отойти от штурвала. Иногда мы не могли перебросить тело через леера, и это было ужасно.

Мы спустились вниз, в высокие широты, в надежде заморозить болезнь. Это было смешанное преимущество, так как с одной стороны мы должны были притормозить распространение болезни, а с другой – нам пришлось спустить некоторые паруса по той простой причине, что если бы мы оставили их, то у нас не было бы рук, чтобы их контролировать, если бы вдруг подул сильный ветер. Так что нам пришлось идти под шестью марселями вместо того, чтобы идти к мысу Горн под всеми парусами.

После нескольких незабываемых недель борьбы в ужасных условиях мы наконец бросили якорь на карантинной территории Кейптауна. Мы восполнили наши потери и снова ушли. Я думаю, что все были рады, когда мы уходили, так как причина нашего пребывания там каким‑то образом просочилась на берег, хотя к тому времени наше бедствие уже миновало.

С незапамятных времен парусные суда, обогнув мыс Горн по пути на восток, двигались по параллели широты, а иногда двигались на юг, держась ниже, пока не достигали острова Сен‑Поль или его окрестностей. Преобладающие ветры там – западные, весьма сильные, а Сен‑Поль служил для проверки хронометров на долготу, а также для движения на север к Ост‑Индии. Мы оставили Рио с грузом на борту, и не было нужды гнать как можно быстрее, но это не имело никакого значения для старика Джока Сазерленда.

Мы приближались к Сен‑Полю, когда после полудня сбоку показался большой четырехмачтовый барк, обгонявший нас под шестью брамселями, в то время как мы шли под шестью марселями. Другой корабль был нагружен, и мы были практически налегке, к тому же мы были не в состоянии с нашей самодельной мачтой попытаться обогнать его. Ветер дул нам в корму, так что нужно было следить за ней, потому что передняя мачта была самодельной. Но все это не имело ни малейшего значения для Джока.

Он никогда не допустил бы, чтобы его обогнал какой‑то корабль, пока у него самого спущены паруса, так что сейчас он не собирался так просто пропускать тот корабль. «Поднять паруса!»