Тьма знает
– Я сказал, что не уверен до конца. Мне не надо было этого говорить. Тебе не надо было принимать это во внимание. Ты до сих пор единственный подозреваемый. Это не изменилось. И то загадочное бегство тоже не улучшает твоего положения.
– Но ведь ты говорил…
Хьяльтлин неоднократно требовал от Конрауда, чтоб полиция обратила взоры в другую сторону. Полиция считала, что сделала в том смысле достаточно. Все указывало на Хьяльталина. Когда‑то после долгого дня Конрауд был усталым и в плохом настроении и высказался так, чтоб Хьяльталин услышал, что, наверно, он невиновен, и, может, полиция просто недостаточно рассмотрела другие возможности. Хьяльталин ухватился за эту фразу.
– Для чего ты позвал меня? – спросил Конрауд. – Тебе же нечего мне сказать. Ты по‑прежнему твердишь все одно и то же, как раньше.
– Ты единственный человек, с которым я могу поговорить. Я тебя знаю. Иногда мы беседовали и о других вещах кроме этого проклятого Сигюрвина.
– Это было давно.
– Я думал, мы друзья.
– Это ты неправильно думал.
– Да ну?
– Увы, это так. Никакие мы не друзья, и тебе это известно. Не знаю, что ты пытаешься, но…
Тут он увидел, что Хьяльталин разозлился. Конрауду удалось его задеть.
– Ты… По‑твоему, ты чем‑то лучше меня? Простейшего дела раскрыть не можешь!
– Давай прекратим. Надеюсь, тебе не слишком плохо, ты поправишься, и… мне очень жаль видеть тебя в таком состоянии, но помочь тебе я ничем не могу, увы. Так что…
– А тот придурок, Лео, в полиции все еще работает?
– Лео? Да, а что?
– Сволочь он, вот что. Он меня сломать пытался. Все талдычил, что я вру. И что я виновен.
– Ты про многих из нас говорил то же самое.
– Про тебя не говорил.
Хьяльталин долго смотрел на Конрауда своими ясными голубыми глазами, похожими на оазисы на высохшем лице.
– Перед твоим приходом я думал о твоем папаше, – произнес он.
– Ты опять за старое? – спросил Конрауд.
– Они мне сказали, что он вовсе не ангел. Помнишь? Сказали, что он просто прощелыга.
Конрауд улыбнулся. Во время допросов на Сидюмули Хьяльталин порой переводил разговор на его отца. Кто‑то проболтался ему о нем, и Хьяльталин не переставал доводить этим Конрауда.
– Забавно, что ты так сильно мною интересуешься, – сказал он.
– Тебе, наверное, не по себе стало, когда это произошло? – спросил Хьяльталин. – Наверное, это тяжело. Вы с ним были в хороших отношениях? Или он был распоследним негодяем, как они сказали? Лёгги с Сидюмули. Твои коллеги. Твои дружки. Они сказали, что он мамашу твою лупил. Это правда? Стоял и на это смотрел?
Конрауд не ответил ему.
– Они говорили, что он проходимец.
– Не волнуйся так о нем, – сказал Конрауд.
– Они сказали, что, наверное, его за дело зарезали у Скотобойни. Как, по‑твоему, за дело ведь? Из‑за твоей мамаши?
– Что ты от меня хочешь, Хьяльталин?
– Я надеялся, что ты не как он. Я надеялся, что ты не такая же сволочь.
– Успокойся, – сказал Конрауд, собираясь уходить. – Я больше так не хочу.
– Что ты на это скажешь? Кто‑нибудь может от такого человека уйти невредимым? От таких обстоятельств? В тебе ведь что‑то от него есть? В тебе сидит какой‑то бесенок?
– До свидания.
– Ты же так и не узнал, что случилось, когда его зарезали, да? – спросил Хьяльталин, не желая так легко отпускать Конрауда. – Наверное, тебе не терпелось узнать. В самом начале. А что потом? Когда ответов так и не нашлось? Тебе стало неинтересно? Это больше было неважно? Он того не стоил? Ведь он все равно сволочь и прощелыга?
Конрауд не дал ему выбить себя из седла.
– Дело было в этом? – продолжал Хьяльталин. – В том, что он того не стоил?
– Мне пора, – сказал Конрауд. – Ты, как всегда, начал пороть какую‑то горячку.
– Ты мне друг, Конрауд. Знаю, ты сам это отрицаешь, не хочешь им быть, всячески отмахиваешься, но ты – мой единственный друг среди всей этой мутотени. И всегда был другом. Ты понимаешь таких, как я. Как я и твой папаша. Я это признаю. Я не идеален. Но Сигюрвина я не убивал. Это сделал не я!
Хьяльталин снова лег.
– Хочу попросить у тебя кое‑что, – сказал он. – Если я долго не протяну. Прошу тебя: найди того, кто это сделал.
– Они считают, что уже нашли его.
– Но это же не я, – возразил Хьяльталин. – Я бы, Конрауд, на ледник ни за что не полез. Кого угодно спроси. Никогда.
– Но ты мог бы попросить кого‑нибудь подняться за тебя на ледник, – ответил Конрауд. – Кого‑нибудь, кого ты впутал в это дело.
Хьяльталин не ответил. Было по‑прежнему невозможно определить, встретил ли Сигюрвин свою смерть на леднике или его перевезли туда уже потом. Первая версия представлялась менее вероятной. Сигюрвин не отличался любовью к походам, тем более – на ледник. Среди его имущества не нашлось вещей, которые свидетельствовали бы о подобных увлечениях. У него, как и у многих жителей Рейкьявика, были лыжи, но катался на них он только в горах Блауфьётль[1]. Джип у него был, но без специального оборудования, и снегоскутера у него никогда не было. Вторая версия была более правдоподобной: что Сигюрвина привезли на ледник уже мертвого.
– Но почему именно ледник? – спросил Конрауд. – Если уж тебе хотелось избавиться от тела, ты мог бы найти более удачное место. Ледники не уничтожают улик. Напротив, они их сохраняют. И сейчас он сохранил труп. Я видел Сигюрвина: он как будто только вчера умер. Ледник его не уничтожил, а совсем наоборот: как будто и не было этих тридцати лет.
Хьяльталин слабо улыбнулся:
– Ты для меня это сделаешь?
– Я больше в полиции не работаю, – сказал Конрауд. – Я приехал только потому, что ты на том так настаивал, а еще мне было немного любопытно, изменился ли ты в чем‑нибудь. Да только вот проездил я впустую.
[1] Горный массив недалеко от Рейкьявика. На нем находится горнолыжная база.
