Этот большой мир. Книга вторая. Точка Лагранжа

I

 

На дачу я не поехал, как ни уговаривали меня родители и бабуля. Не помогли даже отцовские обещания пригласить печника и сложить наконец камин – о чём я, помнится, не раз его упрашивал. Честно говоря, и «в той, другой» жизни меня не очень‑то тянуло в этот посёлок на границе Московской и Калужской областей, где даже речки‑то приличной нет. А из прочих ландшафтных красот – только заброшенные песчаные карьеры, неспешно превращающиеся в довольно живописные пруды, да смешанный лес, чередующийся с совхозными полями прямо за оградой госплановского дачного кооператива. Ну нечего мне там делать – копаться в земле меня никогда не тянуло, грибов в окрестных лесах мало, а дальние прогулки… что прогулки? Конечно, с собакой – оно как бы и веселее, но не слишком – по какому‑то странному совпадению соседи предпочитают обходиться без четверолапых питомцев (кошки не в счёт), и мы с Бритькой на полпосёлка, считай, одни. В точности как у любимого мною Джерома Клапки Джерома: «Захолустная дыра, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь „Спортивный листок“, и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку…»

Табак мне не нужен – не курю и начинать не собираюсь, но в остальном я с Гаррисом согласен: до ближайшего сельского магазинчика действительно приходится топать километра четыре по пыльной дороге, а отсутствие пресловутого «Спортивного листка» с успехом заменяет торчащая на крыше дачного домика телевизионная антенна, которая ловит сигнал через два раза на третий, да и то один‑единственный первый канал. Скука, в общем. Тоска.

Итак, погрузиться в сельскую идиллию, особенно после бурления идей и пестроты Артека, я оказался не готов, даже в сопровождении любимой бабули и золотистого ретривера по имени Бритти. Что ж, родители не очень‑то и настаивали, тем более, что отпрыск уже вполне доказал, что способен подолгу оставаться без присмотра, не устраивая чего‑нибудь катастрофического в оставленном на его попечение семейном гнезде. Им в это лето не до меня, и в гораздо большей степени, нежели в «той, другой» реальности: отец неделями напролёт торчит в подмосковном Калининграде, где закончили возводить и теперь спешно оборудуют огромный международный Центр подготовки космонавтов, и дома бывает только по выходным. Мама, дай ей волю, тоже пропадала бы вместе с ним. Работы у обоих сейчас выше головы, но материнские инстинкты всё же берут верх над служебным долгом, и по вечерам она возвращается домой, для того чтобы, одарив меня порцией родительской любви, с утра сорваться обратно.

Я её не виню, как и отца, наоборот, мне так даже удобнее. Друзей‑приятелей в Москве у меня нет – то есть у четырнадцатилетнего Лёшки Монахова они имелись, конечно, но… за эти сорок пять лет я всех успел позабыть. К тому же переезд: прежние школьные и дворовые связи, считай, разорваны, новые толком не появились (Ленка Титова уехала куда‑то с родителями на всё лето), а дворцовские приятели… Тут дело особое, заслуживающее отдельного разговора.