Тоннель без света
Про пожароопасный кипятильник там ничего не говорилось. Михаил опустил его в стакан, ткнул вилку в розетку. Чай в ресторане был всего лишь подкрашенной водичкой, хотелось большего. Закипела вода, он насыпал чай. Настя снова набрала ему в дорогу кучу всего – и нужного, и ненужного. Содержимое чемодана переехало в шкаф, разлеглось по полкам. Таблетки, теплые и холодные носки, стопкой семейные трусы – прорывное достижение отечественной легкой промышленности.
Негромко бормотал телевизор: кончились всесоюзные новости, остроумно переругивались Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. Дуэт Тонкова и Владимирова пользовался бешеным успехом, народ гоготал над ними, как подорванный.
Мысли о работе не выходили из головы. Стакан с чаем опустел, на дне осталась горка заварки. Михаил натянул кофту, вышел на балкон. Ветер выл в кронах деревьев, сыпал дождь. Осень разгонялась, настала ее пора. Городок раскинулся под ногами – во всей своей электрифицированной красе. Темнота уже сгустилась, блестели огни. Горы находились сзади, на запад простиралась равнина. «Оникс» находился где‑то справа, за деревьями.
Михаил затушил окурок, вернулся в номер. Перед сном постоял под душем – вода текла практически горячая. Телефон отсутствовал – гостиница не относилась к ведомственным, здесь проживали все подряд. Это был серьезный минус. Настя в последнее время становилась какой‑то молчаливой, далекой. Жизненный опыт подсказывал: женское молчание должно настораживать. Долгое молчание – пугать. С ней что‑то происходило, и, возможно, это было связано с его участившимися командировками. «Скоро Валюша вырастет, – однажды намекнула Настя. – А с папой до сих пор общается только по фотографиям. Берет их к себе в комнату и разговаривает с ними, как с живым отцом. Это несколько беспокоит, знаешь ли. И Галка на работе постоянно спрашивает: я что, уже развелась?»
Дело двигалось к чему‑то нехорошему, и не было возможности этот процесс остановить. С телефоном под боком было спокойнее. Москвин напомнил о майской командировке в Н‑ск. Образ преступницы до сих пор стоял перед глазами. Стыдно было за минутную слабость, чуть не поддался чарам – вовремя опомнился, проявил «минутную твердость». Суд приговорил шпионку к серьезному сроку – невзирая на маму, ребенка и положительные характеристики с работы. Дела о шпионаже долго не рассматривали, и приговоры выносились суровые.
Перед сном он полистал журнал «Знамя» с «Рукописью Ченселора» Роберта Ладлэма. Удивительно, что ее решили опубликовать. Впрочем, в романе не было ничего крамольного. Герой‑одиночка противостоял всей мощи американских спецслужб и выходил победителем, чего в жизни, разумеется, быть не могло (и вряд ли кто‑то пробовал). Даже занятно. Читалось с интересом, невзирая на уйму нестыковок и откровенных ляпов.
Но сегодня чтение не шло. Осилил пару страниц и закрыл журнал. В жизни шпионские страсти отличались от литературных. Снова покурил, потом долго ворочался, думал. В ситуации с «Ониксом» что‑то упускалось, в цепочке не хватало важного звена, и он злился, что не может его найти. Озарение не приходило, поэтому предстояла кропотливая рутинная работа…
Глава вторая
Утро было серым, слякотным. Дождь то моросил, то прекращался. Снова ветер гонял по парку листья и обломки веток. Ворчала дворничиха, сгребая в кучу «отходы природы», и на это можно было смотреть бесконечно.
Снова бубнил под нос поднадоевший Кобылин, путался под ногами «яйцеобразный» начальник Первого отдела Соловейчик. Ответственные лица чувствовали, что сгущаются тучи над головами, и чем бы ни закончилась проверка, ничего хорошего уже не будет. Директор заведения Каширин убыл в срочную командировку на Дальний Восток, задерживать его оснований не было. Только Арепьев вел себя достойно и сдержанно, хотя напряжение в человеке чувствовалось.
К одиннадцати утра на столе у Кольцова выросла стопка личных дел. Он смотрел на нее с растущим раздражением, испытывая сильное желание поднести к бумагам зажженную спичку. Подошел Вишневский, оценил взглядом высоту стопки, что‑то мысленно подсчитал и вынес заключение:
– Тоска, поручик…
– А ты как хотел? – огрызнулся Михаил. – Бегать с пистолетом любой дурак может. Зови народ, разбирайтесь. А я Арепьева помучаю, пусть выдает словесные характеристики своим работникам.
Расследование явно уходило в сторону. Вроде все стандартно, но что‑то было не так. Возможно, в заведении и завелся «крот» (даже наверняка), но дело было не только в «кроте». Озарение не спешило. Лица сотрудников института возникали перед глазами – какие‑то постные, мучнистые, до предела серьезные. Так позируют фотографу для официальных документов.
Баклицкий Федор Геннадьевич, кандидат биологических наук, заведующий четвертой лабораторией. Денисова Ольга Дмитриевна – его заместитель, большой специалист в молекулярной биологии, хотя по возрасту не скажешь. С такими внешними данными только наукой заниматься, больше нечем, счастья в личной жизни точно не обретешь…
Желчь подступала к горлу, майор злился – чувствовал, что проку от этих познаний не будет. 24 человека – цвет и гордость отечественной микробиологии. Талант на таланте, половина – члены партии, четверо – кандидаты, а двое и вовсе члены горкома, активно участвующие в общественной и политической жизни.
Белоусов Валерий Николаевич, заведующий 6‑й лабораторией, молодой, да ранний, уроженец почему‑то города Штральзунд в ГДР (впрочем, понятно, родители были военными, служили в группировке советских войск). Крохаль Леонид Борисович, ведущий специалист отдела синтеза, автор ряда научных статей, опубликованных в авторитетных изданиях. Мокрицкий Леонид Исаакович, кандидат биологических наук…
И такая дребедень – целый день! Курочка по зернышку, уговаривал себя майор, вчитываясь в казенный текст с непростительными орфографическими ошибками, и снова злился.
В обеденный перерыв курили на улице, забравшись в глубь сквера.
– Осталось 18 человек, Михаил Андреевич, – отчитался Швец. – Прочие не проходят. Каплер и Чуриков – неплохие кандидаты, но работают недавно, один полгода, другой четыре месяца. Жаль, но исключаем. Резников уезжал на шесть месяцев в Ленинград, работал в смежном НИИ, при всем желании не мог передавать сведения. Ольшанский болен, постоянно бюллетенит, встает вопрос о его увольнении.
В оставшемся списке 12 мужчин и шесть женщин. Будем прорабатывать их родственные и профессиональные связи, поездки за границу. Областной центр посещают практически все, контроля над ними нет. У одних там родственники, другие едут в город, чтобы развеяться, провести время. У двоих квартиры в области – остались от умерших родственников. Пятеро из списка владеют личным автотранспортом – к ним, естественно, особое внимание. Думаю, к завтрашнему дню список сократится.
«И никакой уверенности, что исключенные из списка – не шпионы», – уныло подумал Кольцов.
– Вы – просто ходячий скепсис, товарищ майор, – подметил Вишневский. – Не верите в успех? И не такие конюшни разгребали.
– Что‑то не укладывается в нашу теорию, – пробормотал Михаил.
– Тогда все просто, – оживился Швец. – Если факты не укладываются в теорию, надо менять теорию.
