Трёхглазая рыба минога

– Вот поколение пошло, а?

Всё‑таки какой он мерзкий. Судя по негустой бородке, лет ему было ненамного больше, чем Майе, а ведёт себя так, как будто они с отцом чуть ли не в одной песочнице куличики лепили.

– Но в чём‑то она права, шеф.

Майя ошалело посмотрела на Феликса. Отец повернул голову в его сторону, и даже Сорока нервно сглотнул. Феликс растопырил пальцы, посмотрел на свои ногти, а потом обвёл всех невинным взглядом.

– А что? Жанна Андреевна всех молодых да красивых девок увольняет, будто вы не знаете. Риту уволила, до неё эта была, как её там, блондинка такая. Сорока, ты знаешь.

Сорока равнодушно пожал плечами.

– Она бы и Майку уволила, да не может. – Феликс подмигнул Майе, та закатила глаза. – Найдите старушек каких‑нибудь, она и успокоится.

– Ага, и сломаются надвое твои старушки, когда кровати из номера в номер таскать будут. – Получилось злее, чем Майя ожидала. Феликс хмыкнул.

– Ну наймите молодых, но страшненьких, я не знаю.

– Ага, и кто их выбирать‑искать будет, ты, что ли?

– Так. – Отцу всегда удавалось одним негромким словом погасить все эмоции в комнате.

Он кротко вздохнул, как будто смиренно принимая те мелкие заботы и детские ссоры, которые выпали на его долю.

– Сорока, пошурши по своим, как ты умеешь, найди кого‑нибудь из нелегальных на этой стороне на месяц‑два, пока мы ищем нормальных на полную ставку. – Отец склонил голову набок, видимо, прислушиваясь к эху спора между Феликсом и Майей, которое ещё витало в кабинете. – Можно не очень красивых.

– Шурши ля фам, ага! – Феликс хохотнул.

– Феликс, сходи за Жанной Андреевной и пригласи её ко мне в кабинет. Постой на стойке, пока её не будет.

Феликс спрятал карточку в карман, коротко кивнул Майе и вышел.

– Маюша. – Майя сжала правой рукой запястье левой: она ненавидела, когда отец её так называл при других, а он наверняка знал об этом и специально продолжал таким же мягким тоном после паузы: – Можешь идти. На тебе, как я помню, ещё три этажа сегодня. И уроки. Софья Марковна вернулась?

Майя застыла на месте и почувствовала, как в ушах гремит пульс.

– Да, – негромко проблеяла она.

– Вот и славно. – Отец как будто потерял весь интерес к ней и уже рассматривал какие‑то бумаги, которые достал из ящика. – Не пропускай, пожалуйста, занятия и к реке больше не ходи.

Майя услышала, как кровь приливает к щекам, вискам, корням волос. Она выбежала из кабинета, быстро прошагала по коридору и, завернув за угол, прижалась горячим лбом к прохладным стенам. Ей показалось или отсюда был слышен негромкий отцовский смех? Или это дождь, который грохочет по крыше так, что отдаётся в стенах? Кровь всё ещё стучала в ушах, поэтому Майя не сразу уловила, что к ней кто‑то шёл по коридору. Мама? Нет, Сорока.

Сорока завернул за угол и, похоже, вообще не удивился, увидев там Майю в такой странной позе. Он остановился и посмотрел на неё со всей своей двухметровой высоты. Под мышкой он держал небольшую белую коробку. Лицо, как всегда, ничего не выражало.

– Откуда он знает? – Майя сказала это скорее себе, поэтому не ожидала, что громила ответит.

– Он всё знает. – Сорока протянул ей коробку. – Просто делай, как он говорит.

– Вот ещё. – Майя развернулась и быстро пошагала прочь по коридору, надеясь, что Сорока отстанет. Тот легко нагнал её и зашагал рядом. Коридор заканчивался быстрее, чем она ожидала.

– Турина знаешь?

Майя ничего не ответила. Кто ж его не знает. Одно время эта счастливая морда мелькала во всех местных газетах: Турин то, Турин сё. Всё делает для города и ничего за это взамен не требует. С Туриным‑младшим Майя несколько лет училась в одном классе, а потом его резко перевели, поговаривали, что в спецшколу. Майя считала, что так ему и надо, таким дебилам только там и место. При чём здесь Турин вообще?

– Вернулся в город. С отцом твоим не дружит. Ищет, куда его можно ударить. Так что делай, как Вадим Сергеевич говорит, и увидишь, как жить станет легче. Он тебе желает только добра.

Это был самый длинный монолог, который Сорока при ней когда‑либо произносил.

Они подошли к двери без номера в конце коридора – это была комната Майи, в комнате напротив жили родители, правда, Майя ни разу не видела, чтобы отец заходил в неё.

Майя открыла дверь своим ключом и зашла в комнату. Сорока остался стоять на пороге, беспомощно сжимая в руках белую коробку. Это выглядело так нелепо, что Майя даже позлорадствовала, захлопнув дверь прямо перед его носом. Не она одна будет выглядеть сегодня по‑дурацки.

Несколько секунд за дверью ничего не происходило. Потом Майя услышала, как за дверью щёлкнули колени: видимо, Сорока сел на корточки и положил коробку на пол. Потом он тихо вздохнул, и Майя различила, как пошуршали удаляющиеся по коридору шаги.

Майя досчитала до десяти, открыла дверь и быстро цапнула коробку в комнату, пока Сорока не передумал.

Внутри лежал плоский плеер величиной с ладонь. Кнопки были понятны, но всё остальное было написано иероглифами. Майя достала из коробки инструкцию, может, хоть что‑то будет на нормальном языке.

Это был очень дорогой подарок, от человека, который действительно знал, что Майе нравится. Не как мама, которая на просьбы дочери завести собаку подарила ей на день рождения лупоглазое громкое нечто, с которым она сама нянчилась больше, чем с дочерью.

Майя провела пальцами по хрустящей новой бумаге, и в этот момент она даже готова была простить отца за выговор в кабинете, более того, она сейчас пойдёт и поблагодарит его за подарок. И заодно за всё остальное, не так уж много он и просит.

Действительно, что такого, делай как тебе говорят, и всё будет в порядке. Майя пролистала страницы инструкции. На пол вывалилась яркая сложенная вдвое бумажка. Майя медленно подобрала и раскрыла её, хотя и так уже знала, что там.

Это была брошюра со стойки регистрации. На ней улыбающаяся Майя, ещё худая и без брекетов, в возрасте четырнадцати лет и на пике своей модельной карьеры стояла на фоне отеля и держала в руке ключи от лучшей жизни. Во всяком случае, так говорилось в слогане.

Майя эту фотографию ненавидела. Ненавидела на ней себя, такую покорную, радостную девочку, которую легко можно обмануть. Ненавидела то счастливое неведение, в котором она пребывала всё это время, думая, что она такая талантливая, а на самом деле весь её путь был проплачен с самого начала.

Это было предупреждением. Кто‑то постоянно крал брошюры со стойки, и отец в своей элегантной манере намекнул Майе, чтобы она так больше не делала.

 

7