Трёхглазая рыба минога

– Не знаю. Батя так говорит.

Помолчали. Юрка ворошил затухающий костёр палочкой, Рома сидел на старой автомобильной покрышке и смотрел, как речные камешки блестят и переливаются в лучах заката, когда с них сходит волна.

Где‑то вдалеке выше по течению раздался низкий гул.

– Да бли‑и‑ин, ну почему сегодня. – Юрка потёр ступни одну о другую, быстро запрыгнул в кроссовки на липучках и начал мучить садовый стул. За зиму стул проржавел и выцвел, казалось, что он скорее развалится, чем сложится. Рома торопливо зашнуровывал зимние ботинки.

Ритуал этот был знаком и даже успокаивал: спрятать стул в глубине пещеры как можно выше, разобрать круг камней, которые образовывали «очаг», выложить ими внутренность старой покрышки, чтобы не унесло течением. Проверить, не осталось ли чего ценного, и залезть наверх.

Обычно шлюзы открывали после дождей, чтобы не затопило деревни выше по реке. За считаные минуты Пирра выходила из берегов, и уровень воды мог подняться на пару метров. Для жителей городов это было не опасно: теоретически в это время на берегу никого не должно было быть.

У них было минут пять, чтобы собраться и залезть на иву. Дальше наверх, перелезть через погнутую сетку‑рабицу, на стену и уже оттуда смотреть, как река белеет и мутнеет и несёт ветки и прочий мусор куда‑то дальше в море.

Вода быстро прибывала. Рома отряхнул руки и посмотрел на тот берег. Интересно, девчонка ещё там или уже свинтила? Сейчас они и выяснят, как она туда забралась.

Девчонка всё ещё лежала на спине, не обращая внимания на гул шлюзов. Она там живая вообще?

– Ну всё. Уходим. – Юрка уже зацепился за уступ на стене пещеры и начал лезть наверх. Рома посмотрел на «чёртовы пальцы»: затопило до половины. Минуты две у них ещё есть.

– Эй! – Рома приложил руки ко рту рупором. – Белобрысая! Сваливай, а то унесёт!

Значит, Юрка, когда волнуется, превращается в бабушку, а он, Ромка, превращается в Юрку.

– Чего разорался, может, она по нашему‑то и не понимает. – Юрка уже сидел наверху на ветке и внимательно наблюдал за противоположным берегом. – Кинь ей камень, что ли. И сам сваливай.

Рома его не слушал. Он с трудом пробирался к «чёртовым пальцам», вода доходила почти до пояса, волны несли по дну мелкие камешки, которые стукались о подошву ботинок. Рома забрался на «мизинец», выпрямился, насколько это было возможно, и замахал руками.

– Э‑э‑эй!

Не слышит. Отец говорил, что в детстве они постоянно купались в реке. А потом выше построили дамбу и шлюзы, появились водовороты, и людей начало выносить к мосту. Позже их находили то на той, то на этой стороне, а иногда и вовсе не находили: течение было таким сильным, что тела уносило в море. Маму так и не нашли.

– Уходи‑и‑и!

Вода мутнела.

– Беги, девонька! – Юрка тряс ветку так, что всё дерево дрожало. На голову ему летели листья и отцветшие серёжки ивы. Да их уже все погранцы заметили, а она всё лежит.

Рома оглянулся вокруг, похлопал себя по карманам. Блокнот, ключи, бинокль.

Рома достал бинокль. На корпусе была странная гравировка: пять вертикальных линий в круге. И на одном из окуляров было выцарапано «АНИ». Кто такая Аня и кто был настолько безграмотен, Рома не знал. Бело‑золотой театральный бинокль принадлежал тёте Инге, правда, неизвестно зачем он ей был нужен, ведь театров в Приречном отродясь не было.

Ой попадёт Юрке. Рома вцепился в камень пальцами, размахнулся и что было силы кинул бинокль в сторону противоположного берега. Бинокль полетел по высокой дуге, блеснул на солнце и через две бесконечных секунды приземлился на близнеца «чёртовых пальцев» на той стороне. От удара его разнесло на две части, и обе синхронно булькнулись в воду.

Юрка охнул. Девчонка подскочила на месте. Жива! Рома закричал что‑то нечленораздельное и замахал одной рукой. Второй он держался за камень: вода прибывала, и тяжёлые ботинки скользили, утаскивая его вниз.

– Беги, растяпа! – Откуда Юрка такие слова‑то берёт. Не выясняя, кому это адресовалось, Рома сполз в воду и начал пробираться к берегу, держа блокнот в зубах. Вода доходила до груди, приходилось грести руками, чтобы продвигаться вперёд.

Оставляя за собой мокрый след, как улитка, Рома с трудом залез на иву и обернулся. Девчонка металась по пятачку, который ещё не был затоплен водой. Юрка уже не тряс ветку, а просто вцепился в неё так, что пальцы побелели, и смотрел на другой берег, раскрыв рот.

Девчонка остановилась на секунду, словно раздумывая, и нырнула в воду.

Всё как будто разбилось на мелкие кусочки в мозаике. Рома видел, как вода затапливает «мизинец», как мелкие цветочки и ивовые серёжки падают из Юркиной шевелюры, как девчонку несёт вдоль берега в мутных водоворотах.

На миг её белая голова пропала: то ли ушла под воду, то ли слилась с фоном белых волн.

И вот девчонка вынырнула ниже по течению, почти у самого моста. Она тяжело подтянулась на руках и высоко забросила одну ногу на небольшой выступ. Очень медленно, было видно, что мокрая одежда тянула её вниз, она начала забираться наверх, цепляясь за какие‑то не видимые Роме выступы на стене и удивительно далеко вытягивая ноги, как они только так гнулись.

Мозаика снова собралась воедино. Казалось, что Рома отошёл от картины в галерее и увидел не только отдельные мазки, а всё целиком. Мост красновато блестел в лучах заката, река замедляла свой бег, как будто успокаиваясь после гневной вспышки, противоположный берег был всё так же тих и таинственен.

Девчонка появилась на вершине стены. Её куртка потемнела от воды, кроссовки она держала в руке. Вторую руку она вскинула в странном приветствии. Рома знал, что она не могла видеть их с Юркой в листве, но тоже поднял правую руку, сложив пальцы в козу.

 

3

 

От этой липкой тишины хотелось кричать. Майя лежала на спине и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам отеля. Где‑то на несколько этажей выше Рита включила и почти сразу же выключила пылесос. Где‑то у реки пару раз крикнула чайка. Кто‑то прошёл по коридору, в ритм шагов вплёлся странный тихий звук, как будто вода из‑под крана капала на ковёр. Вместе они образовывали странный вальс: шаг‑шаг‑кап, шаг‑шаг‑кап, шаг‑шаг‑кап.

Майя вытянула руку вверх и аккомпанировала в такт этому вальсу, пока шаги не затихли в конце коридора. Открылась и закрылась дверь в кабинет отца. Всё стихло.

Майя нашарила на тумбочке пачку печенья, забытую постояльцами, и захрустела, стараясь создать побольше шума и чувствуя, как крошки скатываются вниз от рта куда‑то под шею и шуршат там на свежепостеленных простынях.

Плеер утонул в реке, а лучше бы она утонула. Без музыки в наушниках мир как будто растворялся в своей тишине, и если закрыть глаза, то он и вовсе переставал существовать. Ничего не было. И Майи не было.