Трёхглазая рыба минога

Тётя Инга листала Ромин блокнот: очередной портрет мамы, какой Рома её помнил, набросок завода, мост со стрелкой. Рома ждал хоть какой‑то реакции, но она только вскинула брови, когда увидела несколько мокрых страниц и отпечатки зубов на обложке. Наконец тётя Инга дошла до рисунка девчонки с той стороны.

– Это кто? – Она задумчиво осмотрела рисунок, помешивая чай ложечкой.

– Никто. Сам выдумал.

– Хорошо получилось. Не тратил времени на набросок, а сразу показал всю фигуру несколькими линиями.

– Мне не нравится. Это неправильно. – Рома потянулся было забрать блокнот, но тётя Инга легонько шлёпнула его горячей чайной ложечкой по руке.

– Зато красиво. Только волосы можно было заштриховать темнее.

– А если они светлые? Ну, совсем белые? Как показать белый цвет на белой бумаге?

– Хочешь, научу?

Рома тогда аж застыл от восторга и чуть не поперхнулся чаем: в маленьком Приречном не было художественной школы, и он был готов хватать крупицы знаний откуда угодно. Мама говорила, что у него талант, что он должен стать художником, но кто ещё мог учить его, когда мамы нет? С недавних пор с тётей Ингой у них сложился странный ритуал: он приносил ей свои рисунки, она покорно их пролистывала, никогда не ругала и не поправляла его, изредка хвалила за какую‑то деталь, но чаще просто задумчиво смотрела и возвращала их обратно.

Тётя Инга встала и вышла из кухни. Рома посмотрел на Юрку: тот уже вырубился, положив голову на стол, и мелко подрагивал ногами, которые свисали со стула, не доставая до пола.

Рома тихо вошёл в гостиную. Половину комнаты, как у всех, занимала большая стенка с сервизами, книгами, фотографиями в деревянных рамочках. Рома скользнул взглядом по массивному телевизору и полке с видиком и приставкой. Они с Юркой давно не играли, а жаль.

Тётя Инга открыла бар в стенке, внутри зажёгся холодный белый свет и, отразившись от зеркал, осветил её лицо. В тёмной комнате казалось, что она раскрыла какой‑то сундук с драгоценностями или пещеру сокровищ. Судя по тому, с какой любовью она смотрела на содержимое, это действительно были сокровища. Внутри оказались сложены обрезки ткани, краски, кисточки, большой белый треугольник (Рома поправил себя – пирамида), какие‑то рисунки, фальшивые фрукты, слишком яркие, чтобы быть настоящими, и даже сероватый череп, который выглядел гораздо реалистичнее фруктов, хоть и было видно, что он сделан из гипса.

– Не бывает ничего чисто белого, как не бывает чисто чёрного. – Тётя Инга достала альбом, нашла нужную страницу и протянула его Роме. Рома заставил себя взять альбом медленно и бережно, хотя ему хотелось просмотреть все страницы сразу, пока не отобрали.

– Окружение влияет на объект, и объект влияет на окружение, как и все мы влияем друг на друга. В одном предмете всегда будет частичка другого, только так можно собрать всю картину воедино, а не просто нарисовать вещи и фон. Мы просвечиваем сквозь друг друга, отражаем, отбрасываем тень. – Она продолжала вытаскивать из бара предметы: белую пирамиду, череп, кусок белой льняной ткани. Рома смотрел на рисунок: на нём всё это было. И было кое‑что ещё.

– Почему вы больше не рисуете? – Рома осторожно перевернул страницу альбома.

– Времени нет. – Тётя Инга явно что‑то искала. С кухни доносился негромкий Юркин храп.

– Мама говорила, что дело не во времени, а в приоритетах.

– Ой ли? – Тётя Инга высунулась из бара и посмотрела на Рому. Тот смутился. – А по‑моему, тебе ещё лет столько не было, чтоб такие фразы запоминать.

Рома шмыгнул носом и перевернул ещё одну страницу. На следующей он обнаружил карандашный рисунок спящего мужчины. Худой какой‑то. Пока тётя Инга рылась в баре, он просмотрел ещё несколько её работ в альбоме. Тот же мужчина, но в более тёмных тонах, смотрит прямо на тебя глазами‑буравчиками, снова этот мужчина в полный рост, стоит спиной. По татуировке на плече Рома понял, что это Игорь – Юркин отец. Дальше снова он, какой‑то покосившийся, неправильный. Ещё один: темнее, пропорции вообще какие‑то нечеловеческие. Рома дошёл до конца альбома: на последней странице был нарисован спящий мужчина, старый и некрасивый, тёмные впадины на месте глаз, рот зло вывернут, совсем не похож на дядю Игоря, хотя кто же ещё это может быть?

Рома вернулся к странице с натюрмортом. Удивительно, но предметы выглядели более живыми, чем эти тёмные портреты. Они были более пропорциональными, более настоящими. Тётя Инга вынула из бара небольшой чёрный футляр и ощупала его.

В прихожей звякнул телефон.

– Папа! – Это Юрка на кухне проснулся.

Рома посмотрел на тётю Ингу. Даже в полутьме гостиной было видно, как исказилось её лицо.

– Вы же его не любите. – Роме было очень важно озвучить это, как будто все неправильности рисунков вдруг слились в одну нужную фразу. Как детская головоломка, где надо передвигать по одному квадратику, вдруг сложилась в единую картинку. Как будто он вдруг открыл ей то, о чём она сама не догадывалась. – Тогда зачем вы с ним?

Тётя Инга резко вздохнула. Рома понял, что сказал, не подумав, но ничего не мог с этим сделать, слова вырвались сами собой. Из проёма двери высунулась лохматая Юркина голова.

– А вы чё в темноте сидите? Ромыч, это тебя.

Рома прошаркал в прихожую, волоча большими тапками по ковру и оглядываясь на тётю Ингу. Та стояла в свете бара, и казалось, что лицо её такое же белое, как пирамида и кусок льна.

Серая трубка висела, чуть покачиваясь на длинном проводе. Отец звонил с работы. Рома хмыкал в трубку, водя пальцем по выпуклым обоям в виде кирпичной стены, прислушиваясь к негромкой беседе в гостиной.

– Где бинокль?

Голос тёти Инги звучал спокойно, а вот Юрка сразу завёлся:

– Да я‑то чё, откуда мне знать. Я в твои бабские цацки не лезу.

– Что за разговоры?

– А что? Ты мне тут предъявляешь с ходу, типа я взял. Больно надо в этом хламе рыться.

– Не мог же он просто пропасть.

– Да нахрен мне твой бинокль, чё я с ним делать‑то буду? Мы даже сюда не заходим никогда, вон у Ромыча спроси. Ром! Иди сюда, скажи ей!

Гром раздался, казалось, над самой головой. Рома вздрогнул и отвлёкся от воспоминания. Он посмотрел на мокрые тапочки в своей прихожей, в которых так и ушёл из Юркиной квартиры, оставив телефонную трубку висеть на шнуре.

От Юрки до его дома минут пятнадцать ходьбы.

Вчера в тапочках получилось в два раза дольше, хоть он и бежал.

Ботинки остались у тёти Инги.

Завтра понедельник, в чём он в школу пойдёт?

А не пойдёт. Пошли они все.