Умница Эллиот

– Это не подло. И это уж точно не твой долг. Твой долг, это долг перед матерью, которая тебя родила. Прожить долгую и счастливую жизнь, а не помереть молодым парнем, у черта на куличиках, в чужой стране, из‑за какой‑то беспринципной, грязной войны, получив пулю в лоб от какой‑нибудь коммунистической свиньи! Разве это твой долг?! За что ты идешь воевать, ты хоть знаешь, Элиот?! – кричала она.

– Слушай, не кипятись, – говорю я.– Нам объяснили, что у нас с Южной Кореей соглашение, и мы всего‑навсего должны оказать им поддержку.

– Всего‑навсего! – фыркнула Селли.– Ну ты и кретин, Элиот.

Тут она осеклась, и поняла, что сморозила что‑то лишнее. Она медленно подошла ко мне, взяла за руки и заглянула в глаза.

– Ты пропадешь там, Эл. И больше меня не увидишь. И мы больше не сходим с тобой в кино и не посмеемся над Элвисом. А я буду очень грустить. Ты не обязан выполнять эти бессмысленные указания правительства, и это не трусость, а просто вполне естественное желание оставить себя в живых.

Я хотел было ее поцеловать, но она как то выкрутилась и снова принялась за свое.

– Принимай решение сейчас, Эл. Давай убежим куда‑нибудь к морю, отстроим себе хижину и будем наслаждаться жизнью! Ты не станешь сразу каким‑то там дезертиром, это не правда, у человека есть право сохранить себе жизнь!

Звучало это все очень заманчиво, убежать на край света с самым прекрасным созданием! Но я понимал, что, несмотря на все ее сладкие увещевания, сделать подобного не смогу. Поэтому я только мотнул головой. На этой ноте Селли снова отошла и принялась за уборку, больше я и слова от нее не услышал. Эта война и всяческие антивоенные движения окончательно запудрили мозг этой милой девушке.

Так шли день за днем, а я больше не посещал ожоговое отделение, потому что знал, что Селли снова примется за свое. Близился ноябрь и, соответственно, наша отправка во Вьетнам. И вот за неделю до дня икс я снова наведываюсь в медкорпус, а ее там уже и след простыл. Кураторша сказала, что она уже недели как две назад снова сбежала. Кое‑ что мне правда оставила. Она передала мне пергаментный пакет. Я второпях его распечатал, а там оказалась всего‑навсего книга. «Спроси у пыли» Джона Фонтейна. Внутри оказалась ее фотография и на обратной стороне надпись « Постарайся не помереть, балда. Твоя Селли».

Отправка во Вьетнам состоялась двенадцатого ноября. Накануне солдатам устроили что‑то, типа выходного, чтоб попрощаться с семьями. Я навестил маму с мисс Хуанитой и старого доброго Уилтона, грозу мексиканцев. Мама, конечно же, ревела навзрыд, и я полчаса еще прослушивал ее памятку на тему того, как нужно вести себя с коренными вьетнамцами, чтоб не рассердить их ненароком, потому что народ довольно агрессивный. Я ответил, что те особо не канителятся, пускают пулю в лоб и на этом кончается вся их вежливость. Так что в джунглях там с ними особо не побеседуешь за чашечкой чая. Только зря я это сказал, мама еще больше разрыдалась. Я так понимаю, мама видимо не до конца понимала, чем мы там заниматься собираемся. Мисс Хуанита повесила мне на шею стальной тяжеленный крест Иисуса. Сказала, что он освещенный и напичканный к тому же всяческими молитвами и непременно мне поможет. Так что я с радостью принял подарок. Уилтон же пожал мне руку, и сказал, что мне круто не повезло. Я поблагодарил его за его проницательность. Хаас есть Хаас, черт возьми.

Через каких‑то семнадцать часов мы были уже в четырнадцати тысячах километрах от нашей родины. Зоной высадки оказался небольшой аэропорт во вьетнамской провинции Плейку. Оттуда на вертолетах наш взвод был доставлен в военный лагерь, который находился в долине за городом. Там, под руководством главного командования, полным ходом шла огневая подготовка солдат. После получасовых учений, мы снарядились по всем пунктам, и опять же вертолетом нас доставили в зону высадки под названием икс‑рэй, что в долине Йа‑Дранг. Наш взвод возглавлял неизменный сержант Ахерн, а закреплял капитан Хейз с его пехотной свитой. Перед самой высадкой Ахерн прочитал нам ободрительную лекцию, но это все равно не подействовало, поджилки у всех тряслись основательно.

Прогулка по долине предстояла не из легких, если судить по тому, что всего пару дней назад она была оккупирована батальонами узкоглазых. То и дело все кругом озирались, а на малейший хруст сучка готовы были нашпиговать своего же товарища патронами. Риск быть убитым в этой горячей зоне еще до самого боя с вьетнамцами, повышался до максимума.

Вообще, долина Йа‑Дранг представляла собой довольно просторную полевую местность посередине, и небольшими лесистыми рощицами по бокам. Такому пейзажу можно было только порадоваться, потому что некоторым другим батальонам приходилось по неделям валяться животами и мордой в грязи или чего еще лучше, в трясине. А минус в том, что на открытой равнине все, как на ладони, поэтому нам приходилось перебегать от куста к кусту, как стае пугливых кроликов. Добравшись до леска на другой стороне равнины, мы почти сразу наткнулись на одного из солдат противника. Этот узкоглазый видимо до чертиков испугался нашего внезапного прихода, потому что убегал вверх по склону холма так, что пятки сверкали. Когда была осмотрена местность и все убедились, что засады здесь никакой нет, одному из наших снайперов был дан приказ выстрелить противнику в ногу. После того, как этот бедолага пересчитал собой все деревья и посеял где‑то на склоне свое оружие, он скатился прямо к ногам капитана. Почти с час затем его допрашивали сержант Ахерн и капитан Хейз, и кое‑что из него выудили. С его слов, на массиве Чу‑Понг, у подножия которого мы стояли, нас поджидала целая туча узкоглазых, у которых было что‑то типа зуда в заднице, и которым уже давно не терпелось обрешетить своими снарядами кого бы то ни было. Ладно, как мы уже поняли, отступать уже поздно, да и не логично, мы ведь сами уже битый час искали эту самую регулярную северовьетнамскую армию. Но от такой ужасающей близости к противнику половина парней из нашего взвода переполошились, словно курицы на скотном дворе, отчего капитан Хейз приказал сержанту Ахерну успокоить своих солдат. Ладно, прочитал нам сержант Ахерн очередную одобрительную речь, которая заключалась в том, что мы – великая американская сила, а если хотим нюньчить, чтоб возвращались к своим мамочкам и нюньчили им в юбки. А пока мы обязаны собрать свой зад в тугой комок и начать наступление на противника. Ладно, подоспели через пару минут нам на подмогу еще дополнительные роты А и С, и мы собрали таки свои задницы и начали наступление вверх по склону массива Чу‑Понг. Чиди Бучес, мой кореш, шел справа от меня, сержант Ахерн недалеко впереди, а вьетнамца тащил за веревку тот самый снайпер, который прострелил ему голень, Джош Соленто его звали, кажется. Плелись мы так где‑то с полчаса, пока не напоролись на целое лежбище узкоглазых. Тут пули разрешетили воздух и половина нашего взвода приняло вдруг горизонтальное положение. Сержант Ахерн со вздохами и охами залег под кустом папоротника и мы с Бучесом кинулись ему на подмогу. Но только мы подбежали, чудом миновав новую волну обстрелов, как Ахерн взревел, получше раненной зверюги.

– Тостер, Бучес, я приказываю вам заниматься противником, я не просил с собой нянчиться!

У сержанта была прострелена голень, крови было будь здоров!

Я тогда решил закинуть его себе на горбушку, но Чиди предложил сам понести сержанта, потому, как был крупнее меня раза в два, а этот ирландский детина и того больше. И не обращая внимания на возмущения и приказы Ахерна его отпустить, Чиди забросил его на спину, словно какой‑нибудь куль с мукой. Ну и добавлю, что никогда так быстро еще не носился, как в ту минуту, что мы выбрались из‑за куста папоротника. Пока мы ломали сквозь рощу и вокруг наших голов свистели пули, к нам присоединился наш снайпер Соленто за компанию с вьетнамским пленным, который, словно щенок, тащился за ним на привязи с круглыми, как тарелки, глазами.