Умница Эллиот

– Тостер, ты куда это намылился? – вдруг спрашивает сержант. Его фамилия была Ахерн, он был ирландских корней. Рослый детина, футов все пять, наверное.

А я переминаюсь с ноги на ногу и чувствую, что вот‑вот все из меня брызнет наружу.

– Мне в туалет очень надо.

– Сержант.

– Чего?

– Здесь к человеку обращаются по званию, рядовой Тостер. Это тебе не театр, черт возьми.

– Хорошо.. То есть, так точно, сержант. Будьте добры, скажите, где здесь торчок?!

Сержант Ахерн только ноздри раздул, и руки в бока уткнул.

– Черт побери, Тостер! Неужели ты не мог справить свои дела дома?! Это твой первый день, тебя ждет туча гребанных дел – медкомиссия, психолог, знакомство с ротой и штабным сержантом. А ты тут по прибытии сраную эстафету устраиваешь! Быстро пулей в казармы, торчок найдешь по нюху! Помни, зарекомендуешь себя засранцем, до конца армии им и останешься, так что даю тебе ровно десять минут, понес свою задницу!

Я рванул как сумасшедший к длинным амбарным постройкам, которые звались казармами. Там я и правда очень быстро нашел армейский туалет по запаху, аромат там можно было учуять уже с улицы! Пока я переводил дух, сидя в торчке и кленя мексиканскую кухню, я услышал, как в соседней кабине кого‑то промывает еще получше меня. Сделал я, значит, свое дело, шарю рукой, а бумагой здесь и не пахнет, тогда я набрался смелости и говорю:

– Слушай, у тебя там бумаги случайно нету? У меня в кабинке пусто.

Тут что‑то зашуршало, и в щели снизу появилась какая‑то листовка.

– Меня тоже обделили бумагой, – говорит парень из соседней кабинки. – Похоже, на всех ее здесь не запасешься. Держи этот военный буклет, их у меня в кармане целый ворох, на призывном пункте в Джексоне сдуру понабрал, теперь оказалось не зря, у них тут дефицит бумаги.

На моем буклете была такая надпись: « Не ударь в грязь лицом – сражайся за свою родину!» Я поблагодарил его от души и хорошенько подтерся.

Вышли мы, значит, из кабинок и познакомились уже в нейтральной обстановке. Я узнал, что зовут его Чиди Бучес, он прибыл на автобусе аж с самого мексиканского залива, и по дороге упиточил бабулину уху, только она ему боком вышла. Точнее, не совсем боком. В общем, славный парень был этот Бучес.

Сержант Ахерн меня чуть не убил. Налетел на меня, как зверь, видите ли, я ходил на полчаса дольше, чем он приказывал.

– Сэр, там в туалетах совсем нету бумаги! – оправдывался я.

Тот только отмахнулся. Мы шли по направлению к небольшому двухэтажному зданию.

– И что же, ты засранец, сидел там полчаса, и ждал, когда она упадет с неба?!

– Да нет.

Оставшуюся часть пути Ахерн посматривал на меня изподлобья, и когда наконец дошли, он все же не удержался.

– Так чем же ты все‑ таки вытерся?

Но говорить сержанту, что я подтерся военными буклетами, то же самое, что убить парикмахера его же ножницами.

– Носком, – соврал я.

Сержант фыркнул и кивнул головой.

– Впрочем, как всегда.

Не знаю, что бы это могло значить.

Намотался я за свой первый день с лихвой. Сначала я полдня проходил медкомиссию, а это не из самых приятных занятий в армии США. Там с тошнотворной дотошностью обозревали каждый сантиметр твоего тела, проверяли зрение, зубы, все ходы и выходы, и в конечном итоге делали пометку в заключении, что ты немощное и непригодное к жизни существо, однако для армии ты и таким сойдешь.

Затем психолог. Женщина в годах без перерыва совала мне под нос синие кляксы, в которых я непременно должен был увидеть какой‑нибудь предмет, но я постоянно промазывал и называл совсем не то.

– Дом, – говорю я.

– Нет, дубень, это два дерева, а посреди елка.

Какого дьявола?! И дальше в таком же духе.

Потом усадила она меня на скамейку и начала молоточком постукивать по коленям, и спрашивает, больно, или нет. Я решил над ней подшутить и говорю, что больно, хотя это было не так. И говорил ей до тех пор, пока она не вызлилась.

– Молодой человек, вам не может быть больно, этот молоток резиновый, будь он неладен!

– Если вы это знаете, тогда зачем пристаете и задаете глупые вопросы? – парировал я в ответ.

В моей врачебной карточке стояла пометка: « признаки импульсивного расстройства».

– Какого хрена?! – возмущается Ахерн, просматривая часом спустя этот псих‑доклад.– Ты что, решил в психи записаться?! Я, конечно, слышал, по какой причине ты сюда залетел, но стрельба из лука, даже по чьим‑то задницам, еще никого не делала психом, что ты ей там наплел?

Вскоре я имел честь познакомиться со своей ротой и нашим штабным сержантом, Джошем Вебером. Этот пожилой человек, в отличие от сержанта Ахерна, еще сохранил в себе немного отзывчивости и человечности. Зато это с лихвой покрывалось его разрушающей нечеловечной рассеянностью. Вот смотришь на него, и даже жалость берет, что этот милейший человек забыл здесь, в казармах. Ростом он также был далеко не с Ахерна, а едва доставал ему до груди. Пока он представлял меня взводу солдат, то наплел с короб разной требухи, видимо анкеты разных солдат сплелись в его мозгу воедино.

– Рядовые, – начал он, расплывшись в улыбке.– Этот молодой человек, Уильям Тростер…

– Элиот Тостер, сэр, – перебил я.

Он прервался и поглядел на меня так, словно вместо меня увидел здоровенную муху в фуражке и форме.

– Что‑что, простите?

– Я говорю, сержант, что я Элиот. И не Тростер, а Тостер.

Тут по роте прокатился еле заметный шепот и смешки. Сержант Вебер озадаченно на меня смотрел.

– Неужели и правда Тостер? Прям как хлебоделку?

– Так точно сэр.

– Может мне тебя у себя в кабинете разместить? Каждое утро свежие тосты! – он бросил взгляд на ребят из роты, гадая, произведет ли шутка эффект, и те заржали, как лошади.

– Сэр, а может вам разыскать еще одного Тостера, и мы поставим их в столовой, чтоб и солдатам хватало? – крикнул кто‑то из ребят.

И все снова заржали.