В тени голубых облаков

Слушая артистический баритон товарища, возбужденного своим же рассказом или встречей с другом студенческих лет, Артем вдруг почувствовал, как его сердчишко екнуло. Действительно, на кой черт из кожи вон лезть, чтобы закрепиться и освоиться в чужой стране, даже в такой благополучной, как Швейцария. Русские нигде и никогда на Западе не будут персона грата, даже при деньгах. Да, но Олегу легко говорить, он с самого начала вписался в контекст новой России, а если у других не случилось такой оказии, приходится брать то, что ближе к рукам, и там, где есть. Например, в Женеве. Каждому свое…

Он сжато изложил товарищу свою ситуацию, и тот отреагировал также бодро. Такой характер. Никогда не пасовать перед трудностями. Преодолевать и идти только вперед.

– Это даже клево, что ты в Женеве! – заявил Бережный. – Заключаем устный договор о партнерстве. Позже подпишем письменный. На первых порах я помогу тебе с контактами в Москве. Организую два‑три прямо на этой неделе, чтобы ты мог порадовать своего греческого… или как там его… британского друга. Офис поможем вам найти прямо в этом же здании, но надо спешить с арендой, площади уходят быстро. А ты меня свяжешь со своим адвокатом… итальянцем… и вместе будете на меня выводить швейцов, которые хотят обосноваться в Белокаменной… Интерес обоюдный… По рукам?

Кранцев позавидовал деловой хватке сокурсника и с готовностью пожал его протянутую руку. Сам он такого бизнес‑ража не испытывал, но сейчас, после полбутылки «Старки», охотно пошел бы за Бережным в огонь и воду, с реющим стягом в руках… Запив ужин двойным кофе (какой ужас, на ночь!), Олег попросил официанта вызвать своему другу такси и, прощаясь, протянул Артему изящную визитную карточку.

– Дай мне утро, чтобы прозвонить кое‑кому… Звони мне завтра после обеда или дай мне свой домашний… я сам звякну, когда что‑то нарою…

В ясном взоре адвоката не было и следа выпитого. Похоже, его и впрямь воодушевила встреча с родной душой… и с прошлым. «Если это новый тип русского предпринимателя – совсем неплохо», – подумал Кранцев. В такси его укачало, и он чуть было не заснул. Засыпал дома на широкой кровати, столько раз служившей ему со Светой ареной любви. Но сейчас думалось о другом: «Если Олег организует хотя бы пару встреч, считай, поручение Джона я выполнил на все сто».

Бережный позвонил до обеда. Половина вторника и вся среда ушли на разъезды по Москве в такси, на визиты, о которых он договорился. Посланца Женевы везде встречали охотно, всем были нужны выходы на Швейцарию. Джону, а заодно и Франко Рицци можно будет доложить о «надежных и полезных контактах в Москве». Таким образом, четверг и пятница оставались для самого желанного мероприятия – посещения любимой дачи под Дороховом… Скромные шесть соток Кранцеву удалось получить в далеком дачном участке министерства перед самым отъездом в Женеву за год до отмены Союза. Стандартный жилой двухэтажный летний дом, вдобавок к воздвигнутому сразу под видом хозблока уютному флигельку с верандой, достраивала после его отъезда жена Света. Она застряла в Москве на целый год ради поступления в вуз Аннушки и со своей буйной энергией и упорством занималась стройкой, несмотря вызванное сменой эпох обрушение рубля. И за год достроила‑таки ровно к отъезду к мужу с дочерью, окончившей первый курс. И вот теперь необжитые дом и флигель покорно и терпеливо ждали появления хозяев.

Чтобы попасть на свою дачу, не имея своей машины, надо было сначала пилить на электричке до забытой богом платформы Театральная, хотя не было ясно, какая тут связь с театром, а потом шлепать по шоссе минут пятнадцать до дачного поселка «Зарницы». Зато как грела мысль о своей даче и томило желание поскорее ее обжить! В электричке было темновато, грязновато и скверно пахло, а солнце за мутным окном казалось искусственным, бутафорским. Вспоминалось, как в далеком детстве, с родителями, приходилось не раз переезжать из города в город в таких же неухоженных вагонах и отчаянно гудящих поездах. Или как студентом, чтобы развеять одиночество и сбить то и дело налетавшую хандру, он частенько садился в электричку и, отъехав километров сто от Москвы, выходил на перрон незнакомого города и, осмотрев достопримечательности, возвращался назад, в общежитие…

 

* * *

 

Мальчик, родившийся в Виннице в семье военного юриста, пошел в первый класс на Урале, в Перми, потом сменил еще три школы (в Днепропетровске, Луганске и Владикавказе), потому что с отцом и мамой кочевал по СССР, и закончил среднюю школу в Караганде. Город, всем известный по крылатой фразе: «Где? Где?..», стал для Тёмы Кранцева второй родиной. Спросите почему? А потому, что после бурного выпускного вечера с подбитым глазом до поступления в московский вуз юный романтик два года оттрубил в местном НИИ угля. Сначала как лаборант, обязанный с датчиком опускаться в окружавшие город шахты, чтобы долгими часами в полумраке зябкого штрека замерять вибрацию воздухозаборных насосов для последующего исследования учеными. Потом помощником библиотекаря в библиотеке того же НИИ, где была собрана только научная литература по добыче угля и машиностроению. Ни в вибрации, ни в машиностроении Тёма так и не разобрался. В свободное от работы время руководил городской пионерской комнатой, неплохо освоил владение рапирой в городской сборной по фехтованию, собирал коллекцию марок, учился играть на гитаре и баяне, много читал и хотел быть мушкетером. Следует уточнить, что ни о каких жизненных дорогах он тогда еще не смел и не умел мечтать. И не мог себе даже представить, что его дальнейший путь по жизни будет состоять из случайностей, парадоксов и чудес.

Еще в выпускном классе, после приписки в военкомате, с некрасиво стриженной головой, «мушкетер» откликнулся на призыв военкома и записался на поступление в Ленинградское военное кораблестроительное училище, хотя об устройстве кораблей и их предназначении имел еще меньше представления, чем о вибрации. К его счастью, на отборочном медицинском осмотре вращение на центрифуге оказалось для него фатальным – сильно закружилась голова – и отряд военных инженеров‑кораблестроителей недополучил «ценного специалиста». И тут однажды в их мальчишеской компании появился франтоватый и полноватый, но молодой еще человек, поразивший всех не только рассказами о дальних странствиях, но прежде всего своими невиданными галошами, которые, в отличие от традиционных советских, твердых и черно‑красных, были серыми и мягкими, так что, сняв, их можно было убрать в мешочек или в карман. Новый товарищ рассказал, что проучился четыре года в Московском институте международных отношений (МИМО), изучал кхмерский и китайский языки, побывал на практике в экзотической Камбодже и недолго в Пекине, но был отчислен, потому что в конце концов не осилил китайский. А в Караганду приехал, чтобы поступить в местный политехнический и жить у дяди. Профессию инженера он теперь считал более надежной и востребованной.

А через короткое время после этого разговора случилось первое чудо, возможное только в незабвенные советские времена. В «Комсомольской правде», которую выписывал примерный комсомолец, опубликовали объявление с приглашением поступать в тот самый загадочный МИМО (тогда еще слова «государственный» в названии вуза не было). Карагандинский смельчак послал свои документы по указанному адресу и вскоре получил подтверждение о допуске к экзаменам. Прибыв в назначенный срок в Москву и остановившись у родной тети, решительный провинциал не осознавал до конца, куда и зачем он поступает. А проводивший с ним предварительное собеседование преподаватель или аспирант скорбно глядел на него и советовал не тратить попусту время, возвращаться в казахстанские края и поступать там. К экзаменам пришельца все же допустили, но вышел он из них пораженцем – пятерка была только по немецкому (в карагандинской школе его преподавали носители). Три четверки не спасли, так как по сочинению была тройка. В итоге получилось мимо МИМО.