В тени голубых облаков

На станции Кунцево, в Москве, Артем сошел уже вполне собранным для последнего броска, накупил в вокзальном киоске кучу свежих газет и журналов, поймал такси и, растянувшись дома на диване с чашкой настоящего, а не растворимого кофе, погрузился в чтение, чтобы убить время наступавшего дня. Без всяких планов. Свободная российская пресса, уже со времен перестройки и гласности привыкшая заваливать читателя тоннами крикливой, противоречивой и часто ошеломляющей информации, мало изменилась с наступлением капитализма. Душераздирающие призывы, гневные разоблачения, огульные обвинения и откровенные фальшивки по‑прежнему составляли суть большинства репортажей и сообщений, что в целом давало возможность выявить приметы новой жизни в России. Вот примерный список: бессовестное, повальное разграбление и распродажа национальных богатств и мощностей, неандертальская грубость и деляческий цинизм, сродни американскому, в их присвоении (кто‑то удачно назвал это прихватизацией), политические убийства, бандитские разборки, вакханалия рвачества, одержимость наживой, триумф алчности, пошлости, невежества, выставление напоказ и смакование жестокости и похабщины по телевидению и в кино. Особенно удручало стремительное падение могущества и престижа страны в глазах забугорных «партнеров»: достаточно было посмотреть, как заокеанский президент панибратски, с улыбочкой, похлопывает по плечу российского «царя». В общем, «свободная» пресса оставляла гнетущее впечатление – сплошная гниль, плесень, труха. Оптимизм внушала только суперактивность россиян по части предпринимательства. Казалось, что всем и сразу захотелось поучаствовать в базарной давке, даже вчерашним честным и тихим обывателям, – авось что‑то перепадет…

Начитавшись, Кранцев поехал к родителям, прощаться. Хвалил мамин борщ с пампушками, пожарские котлеты, любимый кисель из клюквы. И, едва сдерживая слезы, поглядывал как бы со стороны на своих старичков, стараясь не потерять бодрую улыбку на лице. Опять остаются одни, наедине друг с другом, со своими неизбежными болячками, крохотными пенсиями, большими заботами и маленькими радостями… Почерпнутые из прессы «знания» он, в виде невообразимой каши в голове, внес в салон самолета, вылетевшего ранним субботним утром в Женеву. «Кашу» постепенно вытеснили имена и адреса, добытые им для начала бизнеса в Москве, а по мере продвижения в небесах к пункту назначения окончательно развеяла мысль, греющая сознание: «Есть чем порадовать старика Джона, его просьба выполнена. Что дальше? Будет видно».

 

* * *

 

В отличие от сумбурного положения дел на родине отношения со Светой радовали Кранцева своей спокойной гармонией, центром которой служила их драгоценная Анюта. У нее появились первые кавалеры сначала из школы при постпредстве, потом из университета, потешные своей серьезностью русские парнишки, соперничавшие фасоном недорогих джинсов, китайских кроссовок и расписных футболок. Аннушка называла их всех дурашками, но исправно выходила на свидания, протекавшие на виду у всех в клубе при школе и потом в облюбованном молодежью кафе. Это давало Кранцеву и Свете возможность побыть наедине, то есть с нежностью и пользой для здоровья провести несколько часов в объятиях друг друга. Прошлое, разделившее их по разным партнерам, постепенно угасало в сознании, что всякий раз повышало накал взаимного желания. Единственное, что досаждало Кранцеву, так это всяческое отсутствие инициативы со стороны Светланы, которая уготовила себе как бы роль вечной дичи, ожидающей охотника.

Быстро наступило лето – пора пикников. Теплое и стерильное швейцарское лето, практически без комаров, без запахов грозы, мокрой травы. Земля и лес тоже без запаха. Зато вкусно пахли колбаски и австралийская баранина на решетках и углях грилей, усеявших берега озера Леман и окрестные рощи. Всем местам работники российского постпредства предпочитали для этой цели озеро Жу, расположенное в сорока километрах от Женевы на плато близлежащих Юрских гор. Неглубокое озеро прогревалось как раз до температуры, позволяющей остудить, но не простудить горячие души и головы. Всем ясно, что русский пикник, в отличие от европейского барбекю, это прежде всего пьянка, независимо от количества и качества еды. Еды, как правило, бывал перебор, а питья хронически не хватало. Начинали с водки, несмотря на жару, полировали пивом, красным и белым вином, поэтому участники, вызвавшиеся сесть за руль, должны были проявлять чувство разумного самоотречения. После поедания жареного начиналось купание, в прохладную воду входили с истинно русским гиканьем, распугивая местных любителей виндсерфинга. Жены бдительно следили за тем, чтобы их спутник не набрался больше других – назавтра пойдут пересуды, – а главным образом, чтобы не потерял самоконтроль и не стал позволять себе вольностей в отношении других жен. Как правило, все заканчивалось здоровым, коротким сном мужчин в тени приозерных кустов под неусыпным надзором боевых подруг.

Пикники не были исключительной привилегией русских. Прочие инограждане, экспаты, да и местные жители устраивали их не менее регулярно, причем еды было просто достаточно, а выпивки в три раза меньше. Они отличались чинностью, спокойными разговорами о домашней политике, прежде всего финансовой, об общих профессиональных делах или о совершённых путешествиях. К австрийцу Мартину Хесселю в загородный огромный дом на пикник приглашали с детьми, те носились по участку как угорелые, бесились как могли, не вызывая никакой реакции у взрослых, и просто мельтешили в глазах. У голландца Пира Греера, наоборот, дети не допускались и, может быть, поэтому все проходило слишком ритуально и нудно. Ближе всего по характеру к русским посиделкам проходили пикники у красавицы Тины Ристонен, советницы финской миссии, иногда на них присутствовал ее пьяный муж Хейкки, представитель фирмы «Нокия» в Южной Азии, где он, как правило, в основном и обретался. Их взрослые дети учились в университете в Швеции, и поэтому между своими изящная Тина считалась одинокой и сексуально обделенной. Кранцева откровенно восхищала резвость ее голубых чистых, смешливых глаз, полускрытых копной светлых прямых волос, выразительный коралловый рот, не говоря уж о статном, упругом, словно наэлектризованном теле на тонких пружинистых ногах.

В другое время, не будь под боком дорогой сердцу жены Светы, он попытал бы счастья с Тиной, а так ему оставалось лишь любоваться на расстоянии ее открытой, щедрой улыбкой счастливой женщины, которая рада многочисленным гостям. С легкой завистью Кранцев наблюдал, как реагируют на хозяйку мужчины разных национальностей – кто многозначительно улыбался, а кто просто цепенел, как, например, горячие кубинцы. От пристального внимания Кранцева не укрылось и то, как украдкой, нежно и доверительно Тина погладила руку Саше Березину. Тот, несмотря на заморозку найма в ООН, каким‑то образом смог перейти из постпредства на приличный пост в Бюро по урегулированию ситуации в Афганистане, как судачили, благодаря связям папы – большой шишки в ФСБ. С момента подписания контракта баловень судьбы беспечно жуировал жизнью, в основном по женской части, так как его супруга предпочитала подолгу оставаться в Москве, опекать великовозрастных детей‑студентов и проводить время в теплом окружении коллег по частной компании. На одиночество и грусть Березин никогда не жаловался. Этот жеребец наверняка успел попользоваться северной красотой Тины, с легкой завистью подумал Кранцев. Ему все позволительно, и потому что он сам себе все позволяет и действует, когда другие только мямлят.