В тени голубых облаков

В тот серый мартовский день, когда Иван Ефремович Павловский с затаенной тихой радостью в душе вступал в свой безразмерный кабинет на втором этаже здания ООН, Кранцев, как обычно, фланировал по этому зданию, перебегая с одного заседания на другое. Проходила очередная сессия Комиссии ООН по правам человека, дел было невпроворот, и все напряженно ждали появления делегации новой России – с чем новеньким пожалуют российские демократы? Демократы пожаловали почти в прежнем советском составе – откуда сразу взяться специалистам по ооновским игрищам, – но с новыми, передовыми установками и, конечно, с новым главой делегации, знаменитым бывшим диссидентом Петром Кузовлевым. По указанию нового, «прогрессивного» руководства МИДа их основным принципом теперь было соглашаться на все предлагаемые западниками резолюции, по которым еще четыре года назад СССР воздерживался или голосовал против. Главным новшеством стало шумное присоединение России к американской резолюции с осуждением режима на Кубе. Можно было подумать, что Россия наконец‑то прозрела, поняв, сколь «прогнившим» является сей дружественный еще вчера режим, или что за прошедший год Кастро чем‑то особенно насолил Москве. На самом же деле всем было ясно, хотя вслух никто этого не говорил, что прыткий Озеров просто старается потрафить американцам в самом чувствительном для них вопросе на Комиссии. Под это дело подогнали даже известного, «неподкупного» журналиста «Известий» Евгения Гайца, который, потершись в кулуарах Комиссии, тиснул сколь гневную, столь и бездоказательную статью о том, как все прогрессивное человечество – которое еще вчера строем шло за СССР, а сегодня, похоже, переметнулось в стан США – осуждает деяния кастристов.

По своему служебному положению Кранцев, как зарубежный кадр, обязан был оказывать постоянное внимание руководителю отечественной делегации правозащитников, включая домашние обеды, походы по магазинам и знакомство с окрестностями Женевы. С обедами проблем не было – Света вкусно готовила, запасы элитной русской водки из служебного магазина в доме Кранцевых никогда не иссякали, а гость не отказывался выпить, принимал со вкусом и, на удивление, никогда не пьянел. В магазинах тоже проблем не возникало, командировочных у главы делегации, похоже, было немного, а выбор товаров остался советским – все в семью. И вообще Петр Андреич держался скромно, просто, без начальственной фанаберии. Как настоящий демократ. Говорил тихо и почти никогда не выпускал изо рта советские папиросы «Беломорканал». Интересно, где доставал их в Москве? Его тихие рассказы о годах, проведенных в ГУЛАГе, на Колыме, наполняли содержанием долгие вечерние прогулки по окрестным лесам, на склонах Юрских гор, окружавших Женеву. Кранцеву оставалось только внимать, не задавая лишних вопросов, и мотать на ус опыт бывшего диссидента. Чисто по‑человечески он, сын строгого советского прокурора, полностью сочувствовал, потому что был в принципе против посадки в лагеря за инакомыслие, хотя сам никогда им не баловался, ибо считал, что идти против своего государства – безрассудство, подрывающее «устои». Но Кузовлеву об этом, конечно, не сообщал, просто слушал его негромкие рассказы, молча кивая в «сокровенных» местах. В итоге высокий гость настолько проникся доверием к молодому дипломату, что в один из дней признался, мол, французские друзья приглашают его в Гренобль на торжественный вечер в его честь и ему очень хотелось бы с ними встретиться в ближайшую субботу, но вот визы французской у него, как назло, нет. Отчаянным парнем себя Тёма Кранцев никогда не считал, но перед таким «вызовом» стушеваться, отступить не мог. Семь бед – один ответ.

Путь до Гренобля не очень далек, каких‑то 140 километров, часа полтора по скоростной автотрассе. Выехали сразу после заседания в ООН и около восьми вечера входили в ярко освещенный конференц‑зал Гренобльского университета. Собравшиеся, больше сотни человек, встретили Кузовлева аплодисментами, а сопровождающего – настороженными взглядами. Наверняка приняли его за агента спецслужб, приставленного к бывшему диссиденту. Не привыкать. Этими подозрениями и неприязнью он досыта напитался, когда работал в Париже. Главное, что Кузовлев доставлен к месту церемонии. Приветствия официальной части по адресу «посланца свободной России» закончились сравнительно быстро, но ни одного доброго слова об «этой самой» России Кранцев не услышал, любое выступление сводилось к порицанию «нарушений прав человека» в СССР, в стране, исчезнувшей уже два года назад. «Горбатого могила исправит», – с грустью думал Кранцев с бокалом вина уже на коктейле, наблюдая, как участники наперебой обращаются к русскому гостю, «вырвавшемуся из застенков КГБ». «А ведь все эти люди, которые раскачивали Союз, будто “не заметили” перемен, и, видимо, доверия между нами никогда не будет». Встреча затянулась, и в Женеву «подпольщики» возвращались за полночь, рассекая глухую темноту. Подвыпивший Кузовлев рассматривал полученную красивую медаль, а Кранцев молил Бога, чтобы их не тормознула французская полиция и не запросила визу. Но все обошлось – на швейцарской границе он предъявил свое служебное удостоверение и диппаспорт, а его машина с дипломатическими номерами и «важной персоной» на заднем сиденье подозрений у сонных пограничников не вызвала.

– Спасибо вам, Артем! – просто сказал Кузовлев, вылезая из машины перед входом в отель. – Ценю ваш «подвиг»… он останется между нами.

 

* * *

 

Разумеется, Кранцев был не единственным и не главным действующим лицом в российской делегации на сессии Комиссии ООН по правам человека, что вполне его устраивало, так как позволяло не в ущерб мировым проблемам справедливости и мира заниматься поиском заветной тропинки, ведущей лично его в ряды довольных жизнью ооновцев, в отношении которых проблема справедливого распределения материальных благ выглядела несколько сомнительно. Число западников, желающих приобщиться к щедрой шкале оплаты в ООН, в последнее время стало резко возрастать. Еще бы! Частный сектор возьмет не каждого, а разве так уж сложно дипломированному специалисту заниматься воспроизводством похожих как близнецы стандартных сухих бумаг и маневрировать в супербюрократической структуре, при этом используя свой родной или основной по образованию английский язык. Сразу же обострилась проблема «перепредставленности» в Организации бывших советских – российских, украинских и белорусских чиновников. Отныне они были обречены на неуклонное убывание из ООН по мере старения на радость недопредставленным: немцам, датчанам, полякам и проч. Кроме того, руководство ООН решительно было настроено в пользу расширения числа женщин в своих рядах, возведя эту идею, как всегда, в силу непререкаемого догматического принципа, что дало повод для шутки: чтобы получить место в ООН, надо быть темнокожей женщиной, желательно с инвалидностью или вирусом СПИД.

Все эти трудности разъяснял Кранцеву на английском языке с сильным итальянским акцентом волоокий и долговязый Гвидо Пецциано, сидя за чашкой оплаченного им же кофе в роскошном, бескрайнем кафетерии в новом здании ООН с видом на такой же бескрайний зеленый газон, увенчанный на горизонте Монбланом. Где‑то в проеме между этими двумя точками потерялось озеро Леман, оно же Женевское, напоминавшее о себе лишь веявшей снизу прохладой. Впрочем, в кафетерий – царство кондиционированного воздуха – озерная прохлада не проникала. Гвидо был карьерным ооновцем и служил в офисе гендира. Именно он на днях встречал у второго подъезда, вместе со своей соперницей по карьере высушенной голландкой Мартой Бэрон, и сопровождал по дороге в кабинет нового босса – Ивана Ефремовича Павловского. Гвидо только что получил очередное повышение – должность Пи‑5 – и, судя по всему, был очень польщен и горд от сознания своих десяти тысяч баксов в месяц.