Весы Правосудия Божиего. Книга третья

– Да, вижу, умница он у тебя, даже не понимаю, какого черта Луис на вас обоих жалуется.

– Ах, вот откуда ты осведомлен обо мне. Тот недоносок просто не любит моего пса, в общем, у них двусторонняя неприязнь. Прикинь, он нас в бар не пускает, а у Плуто при виде его холка дыбом становится, не знаю почему, но животное ведь неспроста щетинится, не так ли? Ну вот смотри, тебя видит в первый раз, так ведь и признака агрессии не показал.

– Да. Так оно и есть, собака наверняка видит ауру человека, ну или что‑то вроде того.

Пес снова подошел к Броньке, встал на задние лапы, передние положив ему на плечи, животное вытянулось в полный рост, обнюхало его голову и, беспардонно лизнув по щеке, снова опустилось на четвереньки.

– Признаться, серьезный чудак, килограммов сорок – не меньше.

Бронька вытер щеку и погладил собаку по голове, несомненно, пес его принял за своего.

– Сорок семь, мешанец он неизвестных кровей, на улице подобрал, словом, бродяга, но умник каких поискать.

– Вот только Луису не нравится.

– Да пошел он, я‑то догадываюсь, в чем тут дело, его женушка Деби на таких, как мы, бросается, а он ревнует, старый баран.

– Ну что делать, раз уж при виде больших мужиков у этой дамы возгорается похоть, так, может, стоит обратить ей внимание, кстати, она вполне ничего, явно моложе своего мужичка лет этак на десяток, а то и всех пятнадцать.

– Так именно поэтому‑то я и захаживаю в тот самый бар, вот только Луис, заметив неладное, стал возмущаться, и, заметь, не на меня, на Плуто наехал дурак. Дескать, вон из бара животное, ну а пес к такому обращению не привык, мы за всегда вместе с ним пиво пили, а тут какой то чудак захотел изменить наши привычки, ну вот и понеслась. Псу стоило только рыкнуть, как у Луиса по штанам потекло, да сам виноват, разве не видит, с кем дело имеет, идиот, взялся полотенцем размахивать. Видел бы ты, как Плуто это полотенце у него отобрал.

Словно подтверждая сказанное, пес дал громогласный голос.

– Да, Плуто, так оно и было.

Бенито почухал своего питомца по приподнятой холке.

– На, хлебни пивка.

Немец подлил собаке в его опустевшую миску.

– Прикольно, собака пиво лакает, но полезно ли?

– Любит, ну как приятелю в пиве откажешь? И потом, ему уже по‑любому недолго осталось, со мной, поди, десять лет, а был уже не малышом, когда мы встретились, так что, сам понимаешь, пусть повеселится старина, я ему ни в чем не отказываю.

– Ясно, брат, рад знакомству, поверь. Курьоз и только, мне о тебе с собакой совсем другую картину только что рисовали.

– Луис, не удивляюсь.

– Да он мне твои ноги с полчаса назад продал. И заметь, совсем недорого.

– Вот это да! Не ожидал, что меня по частям однажды будут русским продавать, видимо, и правда, что дед мой был грешным, во время той войны наверняка нашкодил подлец. Он не вернулся.

– Да уж, и мой как раз так же.

– Интересно, что бы они сказали, увидев нас с тобой, пивко распивая.

– Трудно представить, но я полагаю, что присоединились бы к нам, ведь не солдаты войну разыграли, даю сто против одного, что ни тот, ни другой из наших дедов на фронт по своей воле не пошли.

– Да кто их знает, ведь были другие времена, патриотизм был на высоте.

– Согласен. Так что, ноги свои не жалко?

– Жалко, конечно.

– Слушай меня внимательно, друг, Луис хочет найти киллера, кто был бы согласен за две тысячи евриков убить твоего пса, а тебе переломать ноги так, чтобы ты оказался на инвалидной каталке. Понял, к чему тут ведется базар? Так что тебе, друг, очень повезло, что этим киллером выбрал он именно меня.

– Час от часу веселей. Так, и что дальше?

– Ну, впрочем, я имею шанс с легкостью заработать две тысячи. Но не стану этого делать, и не по тому, что не способен на такое, не то проделывал, доводилось, вроде и деньги не помешали бы, однако тут дело в том, что ему самому надо бы кости поломать, ведь, судя по всему, это тварь еще та, блин буду.

– Будем друзьями.

Немец первым протянул ему руку.

– Так не вопрос, я всегда только за, как некто изрек, «не имей сто рублей, а имей сто друзей».

– Садись, по пару банок на брата, у нас еще осталось.

Спустя пять минут после знакомства с помощью банки пива и хорошо набитого косого, эти люди стали чуть ли не друзьями и в последствии нет‑нет, а встречались за кружечкой светлого, и всякий раз Бронька не забывал справиться у Бенито о состоянии его ног.

– Ну как твои проданные ноги?

– Благодаря тебе все еще на месте, – звучал веселый ответ.

Луиса с Деби они не трогали, и те, вскоре после того, уехали восвояси, говорят, что вернулись в старую добрую Англию, а может быть, и на родные Сейшелы.

Тот бар, «Бодега», до сих пор передают из рук в руки, но остается он все же английским, и эта история тоже живет вместе с ним, по мере пересказов обрастая все новыми подробностями. Дескать, те два чудака таки сговорились и, где‑то раздобыв кресло‑каталку, с легкостью разыграли сцену избитого немца с загипсованными ногами, проезжающего мимо бара «Бодега», этим театром срубив с глупого Луиса две тысячи евриков, «да не две, а всех восемь» и так далее…

Вот с такого курьёза началась его новая жизнь на лазурном берегу.

Пришлось Брониславу потрудиться в том самом ресторане, где работала Янка, помощником повара, но недолго…

Нагрузку, что свалил на их плечи алчный хозяин процветающего заведения, выдержал бы наверно лишь зомби: по тринадцать, а то и пятнадцать часов в раскаленной кухне за мизерную зарплату. Да и за большие деньги человек не в силах столько трудиться.

Так, в один прекрасный день Бронька в разгаре вечера, когда ресторан был переполнен, взял Янку за руку и, показав безымянным пальцем всем известный жест, вышел из кухни, превращенной в преисподнюю.

Зажравшийся деспот не ожидал столь радикального поступка от мнимых рабов, но и не преследовал, ибо к такого размера чудаку, как Бронька, редкий безумец стал бы приставать с предъявлениями.

– Говорил я ему, слышь, Мигель, тебе бы пару человек подобрать на подмогу, такую нагрузку мы с Янкой долго не выдержим, а он лишь отмахнулся, дескать, где я возьму специалистов, да вы ведь неплохо справляетесь.

– Да пошел он, конченый жлоб, за пару евриков, что заплатил бы еще одному рабочему‑посудомойке, готов позориться перед людьми. Это рабство мне уже с первого дня поперек горла стоит.