Вишни. Роман в двух книгах. Книга вторая

– Как это – не знаю? Что это? Если мне – давайте!

Тётя Сима медленно разжала руку и на ладони оказалась плотно сложенная записка, на которой было написано только имя и фамилия того, кому она предназначалась. Эта записка была адресована Лиде.

– Господи! Дай мне сил! – снова подняв голову и обратив взгляд в небо, вернее потолок, Лида медленно развернула записку.

«Любимая, здравствуй! Прошёл только день, как мы расстались, а я уже по тебе скучаю. Я люблю тебя и жду на нашем месте. Иду в рядах полка народного ополчения Ростов защищать от фашистской сволочи. Я не могу позволить, чтобы те святые места, где мы с тобой встречались, топтали сапоги оккупантов. Люблю тебя, моя судьба! Жди меня! Я обязательно вернусь, и мы встретимся. Не прощаюсь. Твой Петя».

Лида зарыдала и слёзы, копившиеся долго, как бы прорвали плотину и с такой силой, с такой горечью потоком полились из её красивых глаз, что никто, даже, если бы и захотел, не смог бы противостоять этому потоку. Симона не старалась успокаивать девушку, а просто подставила своё плечо для головы Лиды и приняла слёзный поток на себя, гладя её, как маленькую дочурку по голове.

Лида поняла, что чудес не бывает и совпадения случайностей тоже. Всё говорило о том, что друг Петра не врал, её любимый, самый первый мужчина в её жизни, которому она собиралась стать верной женой и матерью его детей, казачат и девчат, маминых помощниц – видимо не судьба.

«Но почему так и почему с ней? Ведь живут годами нелюбимые и даже детей рожают, но живут. А тут, казалось, что свершилось невероятное – первая, настоящая любовь и счастье, не успевшее улыбнуться им, двоим влюблённым, оборвалось так же внезапно, как и свалилось с неба тем летним теплым вечером с падающей звездой. Ну почему так?» – Лиде казалось, что её жизнь оборвалась, как нить в челноке швейной машины и вместе с ней прервалась строчка, которая возможна только тогда, когда две нити связываются в единую прочную цепочку, благодаря тому‑же челноку.

Её и Петю связал судьбой южный город Ростов и разлучил он же. Вот такова она судьба‑злодейка. Хотелось верить в обратное, но не было ни одного факта, который говорил в пользу ошибки. Ошибки быть не могло. Петя не мог, ради своего счастья совершить страшный обман. И снова мысль о том, почему письмо пришло из оккупированного Матвеева Кургана, и что Дмитрий мог там делать, и в качестве кого, не покидала Лиду. Ну не свататься же он приезжал?

– Лида, что? Что случилось? Что там, а? – Симона, в буквальном смысле трясла Лиду, обхватив двумя руками за плечи, а когда догадалась о причине расстройства и страданий девушки, после прочтения записки, начала сама себя проклинать, – ну кто меня за язык тянул, что я вспомнила об этой записке. Я же думала, наоборот, что оно тебя порадует, ведь не похоронка же и на тебе…

Лида чуть отошла и с мученически‑добродушной улыбкой, и с отрешенным взглядом все же посмотрела на женщину, до полусмерти перепуганную тем, что она причастна к трагедии, успокоила тётю Симу:

– Всё хорошо. Надо верить, что всё хорошо будет. И почему должно быть обязательно плохо? Сколько горя уже людям война принесла, может уже и хватит на этом. Он же жив, да, тётя Сима? Он же мне обещал, а значит, умри, но исполни! Ой, что я говорю? Нет‑нет! Он жив, я хочу, чтобы он был живой. Как же я без него. Я же каждый день в далёком краю о нём думал. Я ждала с таким нетерпением дня нашей встречи. Я буду ждать, тебя, Петя! Спаси и сохрани, Господи! – последние слова Лида произнесла, подняв голову вверх и сложив руки ладонями у лица, прикрыв глаза.

Сердобольная женщина, Серафима Григорьевна, повидавшая уже столько горя, что им можно было запрудить реку Дон в районе разбитого бомбежками и взорванного железнодорожного моста, начиная с Гражданской, на которой мужа потеряла, а на этой уже и сына и племянников, и соседей оплакивала с матерями погибших и расстрелянных здесь же, в Ростове, в Змиёвской балке, а сколько людей пришлось извлекать из развалин, сейчас поняла свою оплошность. Да, собственно, как она могла знать, что записка от молодого человека не обрадует, а наоборот, так расстроит девушку.

– Вот, старая дура! А может жив твой соколик, а? – с надеждой уговаривала девушка и пытаясь сама в это поверить Симона.

– Конечно, жив! – теперь уже расстроенную женщину успокаивала девушка, пять минут назад «убитая» горем, но взявшая себя в руки, – раз он обещал, то непременно выполнить обещание.

Лида поселилась в общежитие с Верой Протасовой и Леной Каракич, с которыми были неразлучны уже три года и до войны, и в эвакуации и сейчас. Вечерами вспоминали мирную счастливую жизнь, девчонок, Катю и Таню, которые ушли на фронт уже из Ашхабада и их боевой путь начинался в Сталинграде. А Клава Ситникова нашла своё счастье в Ашхабаде, вышла замуж и осталась там жить.

Обустройство в пригодных для выполнение швейных работ помещениях, отданных швейной фабрике, отвлекало от грустных мыслей Лиду, но лишь на время и с новой силой начинало терзать мыслями её разум и девичью душу. Особенно тяжело было бессонными ночами. Одну только Катюшу, как казалось, ничего особенно не волновала, судя по характерному, почти мужскому храпу из её угла.

У каждой из подруг были, кроме тайный чувств и душевных переживаний, свои, как семейные, так и личные трагедии. У кого‑то на отца пришла похоронка, у другой брат пропал без вести в боях под Сталинградом или на Миус‑фронте. Если брать эти известия в общем, то – ничего особенного, привычные вещи, к которым все привыкли, но, если говорить о ком‑то, а когда у тебя – это личная трагедия.

Изменилась обстановка в цехах: не слышно задорного смеха, шуток и песен, под хорошее настроение; чаще всего, серьёзные и напряжённые лица и лишь лёгкие улыбки на лице, если получали хорошие новости от родных, с фронта. И даже неугомонный балагур, наладчик машин, Виталий Корнеевич, которому, если судить по тому, как он «клеился» к молодым девчатам, было слегка «за»… за тридцать, а по мудрости суждений, то и второй век уже разменял, но судя по паспорту – 70 годков уже позади, даже он остерегался «поджигивать» и «заводить» девчонок так, как он это делал до войны. Корнеевича стало не узнать, он с улыбкой на лице и впрямь был схож на кавалера в возрасте, такого «живчика», а теперь, из‑за угрюмости превратился в старого, порой даже немощного старика. Вот так изменило время, а вернее события в этом небольшом промежутке времени, под названием – война.

Весёлая и живая Лидочка, комсорг и «зажигалочка» молодёжного коллектива стала неузнаваема. В лучшем случае, отработав смену, аккуратно и по времени передавала сменщице эстафету и, чаще в одиночестве, медленно брела домой, в общежитие, где, упав на койку, бесконечно долго могла смотреть в потолок. Так продолжалось около недели.

В этот вечер, Лена, подойдя к неподвижно лежащей на койке Лиде, присела на край кровати и взяв одну, из безвольно распластанных вдоль тела подруги руку, слегка встряхнула её, желая привлечь внимания, и не получив желаемого заговорила:

– Лидок, а, Лидок! Погода сегодня чудная, весна и воздух чистый. Может прогуляемся часик, отвлечёмся от хмурых мыслей, а?

– Не хочу! – резко ответила Лида подружке.

– Ну я же тебя не на свидание тащу. У меня есть серьёзное предложение. Ты уже смирилась с мыслью, что твой Петя погиб? И это, как ты считаешь, только из слов Димки, да? Но ты же сама говорила, что он тебе признался в любви, так?! А знаешь, если человек любит, то не только добрые дела, ради своей любви и любимой совершает, но и глупые и обман, и такие, что очерняют твоего избранника, и даже преступления. Что ты этого не знаешь? И в романах, и в кино, и в жизни – сколько хочешь примеров можно найти. А ты поверила…